Люди, горы, небо - Леонид Пасенюк

Сейчас он смотрел на Виктора с внезапно пробудившимся интересом.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Витька на четвереньках выполз из палатки и потащил за собою тускло–серебристый, весь комом, плащ — изделие тяжелое, как рыцарские доспехи. Облачаться в него было жутко еще и потому, что, присыпанный скорее всего тальком, с исподу был он дегтярно–черен, пропитан для вящей непромокаемости какой–то смолистой массой. В век всемогущества синтетики сие изобретение казалось порождением угловато–скрипучей фантазии кроманьонского человека. Где–то эта фантазия — при всем обилии смолы и талька — себя не оправдала: плащ щедро протекал по швам.

Витька приобрел такую редкость в рыбкоопе Северо — Курильска: естественно, в основном предназначалась она для рыбаков. Он тоже попался на этот грубый крючок, но выбора не было: свой столичный «пижонский», по определению Станислава, плащ он потерял.

У самого Станислава экипировка отличалась аристократическим изяществом и добротностью: ходил он в английской зеленой куртке, плотной, как валяная шерсть, от стужи его защищали чехословацкие, на пуху, стеганые костюмы и толсто вязанные свитера.

Уже который день лил все тот же до тошноты однообразный, мелко–щипучий дождь, и Витька, душевно содрогаясь, сцепив зубы и смежив почти в неподдельном ужасе глаза, напялил плащ, зная, что вылезет из него черно–серебристый, весь сплошь в чешуе, как селедка.

Станислав варил кофе: был час завтрака; кофе и чай старпом отмерил им не на два–три дня, а от души, не глядя. Сейчас можно было только пожалеть, что, небрежно взяв без счету кофе и особенно чаю, они не стали обременять себя лишней солью. Соли оставалось в обрез.

Витька сел на обкатанную глыбу так, что полы плаща закрыли и глыбу и ноги, образовав совместно с галечным берегом единый монумент. Сжав стеклянную банку, он блаженно грел ладони, грел нутро, изредка выпрямляясь и нарушая тем самым формы монумента, комкая его застывшие грани. Все было на нем и вокруг него сейчас ненатуральным, даже эта банка, на желто–синей этикетке которой пышно кучерявилась белокочанная капуста, снабженная для убедительности надписью: «Капуста маринованная с яблоками». Живительно, тепло, мутно колыхался в банке кофе. Не было никакой капусты и никаких яблок. Не было ничего, кроме этого кофе! И даже весь этот хаотически утвержденный среди воды остров был как дурная сказка, которой пока не видно конца, хотя уже невтерпеж ее слушать.

Витька пригорюнился. Ах ты, боже ты мой, ему вспомнились светло и отрадно другие острова. Какие острова! И всё Курилы, не Таити и не Бермуды. Не о Бермудах он сейчас помышлял. Разве плохо было бы им всем хоть на Парамушире, где такой замечательный вулкан Эбеко с горячим озером в кратере и с ручьями в окрестностях, насыщенными хлором, бирюзовыми, шипуче–пузырящимися в скальных промоинах? Из Северо — Курильска совершалось на то озеро паломничество не столько больных и увечных, сколько жаждущих попариться для «профилактики». И не диво, если наткнешься где–нибудь в тумане, в дожде, секущем наперехлест от Охотского моря к Тихому океану, — не диво было наткнуться в сернистых грязях на дебелых женщин, распаренно багровых и пышных, как с полотен Ренуара, репродукции которых Витька видел у Станислава.

Да, вот именно, почему бы им не забуксовать на Парамушире, где, если какая беда, всегда можно спуститься за полчаса в портовый городок, а если не беда, то и жить себе наверху, работать у бухающих, как отдаленные колокола, источников, у кипящих густо–медово серных котлов. А на досуге тоже сидеть бы в жидких грязях, с трепетом прислушиваясь, как истомленно содрогаются под тобою недра.

Едва вспомнил Витька Ренуара, вспомнил заодно и московскую квартирку Станислава, в которой каждый квадратный метр не только пола или стен, но и стола и всех других плоскостей использовался хозяином рационально. В этом маленьком, вроде и цивилизованном жилище никто не заботился о стилевом единстве, о том, как будет выглядеть интерьер, а как все остальное. Тут живопись мало кому известного, даже для своего времени не очень–то модного Лукаса Кранаха соседствовала с черепом клыкастого кабана, убитого Станиславом на охоте в Средней Азии, а уравновешенный Утрилло, прикидывающийся равнодушным, но такой добрый и теплый на самом деле, соотнесен был с ноздреватым клочьем вулканических лав и пористо–красочных пемз… И танцовщица Дега утопала в кудлатом меху медвежьей шкуры. И где–то на подоконнике, как оплывшая гигантская свеча, мерцал сталактит. И навалены были по шкафчикам без разбору книги, книги, перемежаемые керамической посудой, — все по биологии, географии, по разному зверью, но еще больше по скульптуре и живописи.

А в самом почетном углу, как модернистская статуя, красовался ехидно–замысловатый лесной сук, бескорое естество которого для пущей сохранности было покрыто лаком.

Квартира Станислава представлялась ячейкой хаоса посреди гулкого города, в потоке жизни, словно выверенном метрономом, как выверяется метрономом ритмическая поступь сложного музыкального произведения.

Точно так же музыка у Станислава, громово усиленная радиолой «Блаупункт», являла собою вопиюще насильственное сочетание величавого Яна Сибелиуса с виртуозом джаза Дюком Эллингтоном. Да, Станислав обожал и «Прелюды» Листа и песенки Престли — так уж был он устроен.

В молодости Станислав был известным прыгуном с трамплина, не раз завоевывал первенство страны, и хотя прыжки он сейчас забросил, лыжами увлекался по–прежнему, приучал к ним сына. Пока лежал в Подмосковье снег, не мог смотреть на него равнодушно, уходил куда–нибудь в глушь, подальше от людей, ютился анахоретом в палатке посреди бронзовостволых сосен.

Витька жил в одном с ним доме на бурно застраивающейся окраине Москвы, и по воскресеньям они часто совершали вместе вылазки за город. Но Витька всегда недалеко, а то за длительные отлучки ему устраивали разгон.

Витька вообще летом работал где придется, зимой отсиживался дома, читал книжки, мастерил радиоприемники. Собственно, после окончания школы и прошло–то всего одно лето и одна зима. В' вуз он не поступил — собирался в технический, но сорвалось… А почему в технический — и сам толком не знал. Вероятно, из–за увлечения радио. На постоянную работу не спешил устраиваться, хотел пойти куда–нибудь в экспедицию. Тут и подвернулся Станислав со своим предложением. Он даже в ресторан Витьку пригласил для обстоятельного разговора.

В'итька очень гордился знакомством со Станиславом, особенно когда был поменьше годами. И хотя сейчас он относился к кумиру детства в общем ровно, приглашение в ресторан ему явно польстило. Он никогда не был в ресторане.

Пили кислое красное вино. Такое вино Витька пил тоже впервые. Дома его угощали по праздникам чем–то сладким. Сам он, начав работать, в жаркие дни покупал себе пиво.

Под приглушенную музыку в зале кружились пары.

— Знаешь, что они играют? Армстронга — «Мак по кличке Нож». Вряд ли кто здесь, впрочем, догадывается, что песенка взята им из «Трехгрошовой оперы» и обработана для джаза. Но у Брехта это антифашистская баллада о Мэкки Ноже. Когда–то ее пел знаменитый Эрнст Буш.

Станислав обстоятельно рассказал Витьке об Армстронге, затем, без перехода, о театре Брехта. Он что–то еще говорил, и опять–таки Вигька не уставал его слушать. Да, с ним скучать не приходилось. И не удивительно: Витьке еще не стукнуло восемнадцати, а Станиславу уже перевалило далеко за сорок. Правда, он сохранил сухое, поджарое тело спортсмена, глаза у него светились юным любопытством, зубы были белы и крепки — но все же, если присмотреться, он старел.

— Я могу взять тебя с собой, — сказал, наконец, Станислав. — Предстоит всерьез заняться и фотографией и кое–чем другим. Мне нужен — ну, то ли спутник, то ли, проще говоря, твоих габаритов паренек «для масштаба». Поездка будет занимательной: мне предложили по старому знакомству принять участие в плавании по Курилам. Шеф — личность довольно невыразительная, тюфяк, хотя, впрочем, я его мало знаю. Говорят, он толковый геолог. Шхуна — допотопной постройки, но это, по моим представлениям, должно тебе даже нравиться. По желанию можешь вообразить себя либо землепроходцем времен Семена Дежнева, либо сообщником королевского пирата Френсиса Дрэйка. Так или иначе, без приключений не обойдется. Что скажешь?

Витька сидел красный от смущения, особенно когда Станислав повел речь о землепроходцах и пиратах.

— У… условия? — спросил он дрожащим от волнения голосом; предложение было столь же заманчивым, сколь и неожиданным, не мудрено растеряться.

— Условия? Никаких условий, — жестко ответил Станислав. — Я не контора по найму рабсилы и не солидная, со счетом в банке, организация. Оклада, естественно, у тебя не будет. Но прокормить я тебя как–нибудь прокормлю. И дорога за мой счет. Это тебя устраивает?