Миры Филипа Фармера.Том 08. Магический лабиринт - Филип Фармер

Иоанн выругался и приказал торпедному бомбардировщику сесть на Реку. Пусть его стрелок подцепит катер, чтобы доставить его на «Рекс». Да поскорей, пока не подплыл кто-нибудь из местных и не присвоил катер себе.

— Дезертиры смешались с толпой, — сообщил Окаба. — Предполагаю, что после нашего отлета они уйдут в холмы.

— Зубы Господни! — вскричал Иоанн. — Мы никогда их там не найдем!

Бёртон, бывший в то время в рубке, промолчал. Он знал, что позднее агенты уведут парусник и снова пустятся вверх по Реке. И «Рекс» сможет захватить их, если не потонет и не получит серьезных повреждений.

Через несколько минут после того, как катер водворили на «Рекс» и оба истребителя приземлились, на пароходной рации зажегся оранжевый огонек. Радист выпучил глаза и на миг потерял дар речи. Тридцать лет он и его сменщики ждали, когда это случится, не веря, что это все-таки произойдет. Наконец он опомнился и выговорил:

— Сир! Сир! Частота Клеменса!

Частота, которой пользовался «Внаем не сдается», была давно известна. Клеменс мог бы изменить ее — тогда радисты «Рекса» прочесали бы весь диапазон, пока не засекли бы ее опять. Но Клеменс, как видно, не видел никакой причины менять длину волны. Все его немногие передачи, перехваченные до сих пор «Рексом», были зашифрованы.

Но не эта. Эта передача не предназначалась для «Парсеваля», для катеров или аэропланов Клеменса. Она велась открытым текстом на эсперанто и предназначалась для «Рекса».

Говорил не сам Клеменс, а Джон Байрон, его старший помощник — и желал он говорить не с королем, а с его первым офицером.

Иоанна, который удалился к себе то ли поспать, то ли позабавиться с очередной сожительницей, вызвали обратно. Струбвелл не осмеливался разговаривать с Байроном без разрешения капитана.

Иоанн вознамерился поговорить с Клеменсом напрямую, но тот через Байрона отказался, не объяснив причины отказа.

Иоанн через своего помощника ответил, что тогда вообще никаких переговоров не будет. Но Байрон через минуту, сквозь шум и треск, заявил, что имеет одно предложение. Его командир так и не решился вступить с Иоанном в прямой разговор, боясь выйти из себя и обругать короля так, как еще никто никого не ругал во Вселенной. Включая Иегову, проклявшего Сатану перед тем, как свергнуть его с небес.

Клеменс имел к Иоанну честное предложение, но его — и придется Иоанну это понять — следовало передать через посредника. Через полчаса, в которые Клеменс бранился, кипел и не находил себе места, Иоанн при посредстве Струбвелла согласился выслушать, что ему предлагают.

Бёртон был опять в рубке, слышал все с самого начала, и предложение Клеменса ошеломило его.

Иоанн выслушал все до конца и ответил, что должен переговорить со своими летчиками-истребителями Вернером Фоссом и Кеньи Окабой. Приказывать им в данной ситуации он не может. Кстати, как зовут пилотов Клеменса?

Байрон ответил: Уильям Баркер, канадец, и Жорж Гинеме, француз — оба асы первой мировой.

После краткого изложения биографий неприятельских пилотов Иоанн вызвал в рубку Фосса и Окабу и объяснил им положение дел.

Поначалу их это ошарашило. Придя в себя, они переговорили друг с другом, и Окаба сказал:

— Сир, мы летаем у вас двадцать лет. В основном это была нудная, малоопасная служба. Мы давно ждали этого момента — мы знали, что он настанет. И нам не придется сражаться с бывшими соотечественниками или с былыми союзниками — хотя, кажется, в первую мировую моя страна была союзницей Англии и Франции. Мы согласны. И горим нетерпением.

«Кто же мы такие? — подумал Бёртон. — Рыцари короля Артура? Идиоты? Или все вместе?»

Однако он сам отчасти одобрял решение летчиков и был глубоко взволнован.

Глава 27

«Внаем не сдается» стоял на якоре у правого берега, на несколько миль выше входа в озеро. Геринга доставили в Аглейо на катере под названием «Афиш не расклеивать». Клеменс передал извинения Ла Виро за то, что не явился к нему немедленно. К несчастью, его задерживает прежняя договоренность, сказал он. Но к завтрашнему вечеру, а возможно, послезавтра, он прибудет в собор.

Геринг стал упрашивать Клеменса обратиться с предложениями о мире к королю Иоанну. Клеменс, как и ожидал Герман, отказался.

— Заключительный акт этой драмы чересчур долго откладывался. Чертов антракт затянулся на сорок лет. Теперь ничто не может помешать постановке.

— Это не театр. Прольется настоящая кровь. Будет ощущаться настоящая боль. И смерть будет настоящей. И чего же ради?

— Есть ради чего. Я больше не хочу говорить об этом.

Клеменс сердито затянулся большой зеленой сигарой. Геринг молча благословил его троеперстным знамением и вышел из рубки.

Весь день на корабле шла подготовка. На окна ставились толстые дюралюминиевые щиты с амбразурами. В концах коридоров и проходов устанавливались толстые дюралюминиевые двери. Проверялись боеприпасы. Производилась пристрелка паровых пулеметов. Испытывались вертикальные и горизонтальные платформы и подъемники 88-миллиметровых пушек.

В пусковые установки закладывались ракеты, и проверялись системы доставки новых из недр палубы «А». Испытывалось орудие, работающее на сжатом воздухе. Поднимались в воздух аэропланы с полным вооружением на борту. Катера тоже вооружались. Подвергались пробе радар, сонар и инфракрасные детекторы. Выпускались и убирались абордажные мосты.

Каждый пост провел не менее дюжины учений.

Зарядив вечером батацитор и граали, «Внаем не сдается» совершил пятимильный круиз, продолжая вести учения. Радар, обследовав озеро, «Рекса» на нем не нашел.

Перед тем как объявить отбой, Клеменс собрал почти всю команду в салоне. Вахтенным его краткая, почти серьезная речь передавалась по радио.

— Мы проделали фантастически долгий рейс по Реке — возможно, самой длинной реке во Вселенной. У нас были взлеты и падения, были трагедии, была боль, была скука, были комедии, были трусливые дела, были и героические. Много раз мы смотрели в лицо смерти. Чья-то смерть радовала нас, но мы расплачивались за это смертью дорогих нам людей.

Долгий был рейс, очень долгий. Мы прошли семь миллионов двести тысяч двадцать миль. Это почти половина Реки, чья предполагаемая длина — четырнадцать миллионов пятьсот тысяч миль. Долгий путь.

Но мы, пройдя его, пойдем дальше. Еще сто двадцать семь тысяч пятьсот миль — и останется каких-нибудь семь миллионов.

Каждый, кто записывался к нам, знал, чего ему будет стоить путешествие на этом огромном, роскошном судне. Ему или ей разъясняли цену билета. За этот рейс расплачиваются в конце, а не в начале.