Пруд двух лун - Кейт Форсит

Собирая дикие травы для Латифы, Изабо надеялась, что это послужит тому, чтобы ее прогулка повторилась. Кухарка вечно жаловалась на то, как трудно стало добывать редкие ингредиенты для ее деликатесов теперь, когда торговые корабли больше не выходили в море. Изабо, выращенная лесной ведьмой, знала о свойствах растений не меньше любой лесной знахарки. Она накопала множество травок, которые не росли в огороде и которым, как она знала, Латифа будет очень рада.

Старая кухарка засияла от удовольствия, когда Изабо вывалила на стол перед ней огромную охапку растений.

— Ох, какая же ты умница! — воскликнула она. — Как ты узнала, что мне нужна очанка? Не говоря уж об этих грибах — рогачах. Я подам их сегодня на ужин Банри, может быть, они улучшат ее аппетит. Бедная девочка, она почти ничего не ест с тех пор, как дитя в ее лоне начало ворочаться.

Изабо одним пальцем указала ей на крестовник, и Латифа кивнула. Ее глаза сверкнули, челюсти сжались. Потом ее лицо снова засияло и она принялась болтать.

— Пойдем, ты, должно быть, умираешь от голода. У меня как раз в горшке кипит славный овощной суп. Я рада, что на твои щеки снова вернулись розы. Если ты будешь приносить мне такой же замечательный букет с каждой прогулки, клянусь, я буду отправлять тебя гулять каждый день!

Изабо плюхнулась в пустое кресло у стола. Несколько служанок кивнули ей, а один поваренок подмигнул. Потом ее снова перестали замечать, и разговоры вернулись к наступающим Купальским праздникам. Будучи преданными Правде, слуги были очень осторожны, чтобы никто не подумал, что они могут придавать празднику какое-то священное значение, и говорили о нем лишь как о долгожданной светской вечеринке. Изабо, которую учили, что Купальская Ночь — это одна из самых главных магических дат, это казалось немыслимым. Мегэн создала множество своих заклинаний и амулетов именно в день летнего солнцестояния, а влюбленные выбирали этот день для того, чтобы вместе перепрыгнуть через костер и принести друг другу свои обеты.

Изабо обнаружила, что этот обычай совсем не изменился, поскольку за столом прислуги, обсуждавшей, кто с кем будет прыгать через костер в этом году, не смолкали шутки и смех. Костер разводили на огромной площади перед дверями дворца, и всех слуг пускали в сады Ри, где проходили торжества. Ожидались танцы и представления, на которые съезжались циркачи и менестрели со всего Эйлианана. От углей костра зажигали факелы, которые веселая процессия проносила по всему дворцу, разжигая все очаги и фонари.

Купальскую Ночь праздновали и в городе, хотя там в огне должен был погибнуть какой-то бедный колдун. Изабо поежилась, подумав о том, как горожане разожгут свои фонари углями костра, который только что поглотил человека. Она не понимала, как у них поднимется на это рука.

Вечером все слуги должны были где-то работать, и за право выполнять задания на улице во время пира и празднеств разгорелись нешуточные споры. У Изабо, как у одной из самых низших кухонных служанок, разумеется, вообще не было никакого выбора. От Сьюки она услышала, что ей досталось одно из самых худших дел — прислуживать на пиру за нижними столами. Беда была не только в том, что ей удалось бы лишь ухватить на бегу несколько кусочков, но и в том, что прислуживать она должна была слугам лордов, которые очень любили щипать служанок. Но было и одно, хотя и маленькое, утешение — ей предстояло находиться в нижнем зале, примыкающем к главному, в котором сидели прионнса и высшая знать. Обычно слугам удавалось сквозь щели в занавесях подглядеть, как пируют и веселятся великие лорды, хотя, если их заставали на месте преступления, им приходилось несладко.

— Может быть, ты даже сможешь поглядеть на Банри, — возбужденно сказала Сьюки. — Дорин говорила мне, ты очень печалилась, что до сих пор ее не видела.

На следующий день Сьюки подошла к ней и ласково сказала:

— Банри сейчас играет для придворных, как делает в каждые Купальские праздники. Мы все смотрим из-за занавесей, и ты, может быть, пойдешь с нами?

Изабо вспыхнула от радости, поскольку остальные девушки не часто приглашали ее в свою компанию. Сьюки повела ее, временами переходя на бег, по бесчисленным лестницам и коридорам, пока наконец они не добрались до галереи, выходящей в главный зал.

Придворные, однако, были не видны, скрытые от Изабо массой колышущихся белых чепцов и серых юбок. Сьюки взяла Изабо за руку и потащила за собой сквозь толпу, и Изабо на этот раз не оробела, а, воспользовавшись своим высоким ростом и худобой, принялась пробираться мимо бесчисленных шепчущихся и хихикающих девушек, с острыми локтями и в многочисленных нижних юбках.

Вдруг толпа затихла — и одетые в атлас и бархат придворные, и слуги, подглядывающие из-за занавесей и резных каменных ширм галереи. Первые аккорды музыки разбили тишину и полились стремительными водопадами, которые, казалось, стремились и никак не могли подобраться к какой-то немыслимой развязке. Снова и снова музыка воспаряла вверх и опускалась вниз, и по спине у Изабо побежали мурашки. Она встала на колени у стены и приникла к одной из щелочек в кладке, но все, что она смогла увидеть, это лишь перекинутые через плечо пледы придворных, несколько широких каменных ступеней и апатично вытянутую мужскую ногу, обутую в богато украшенную туфлю.

Мелодия изменилась, зазвучала ниже, ритм ускорился, а потом невидимая музыкантша начала петь. Ее голос оказался неожиданно низким, но в нем звенела такая властность, что Изабо почувствовала, как по всему ее телу пробежала дрожь.

— Моя любовь, мой бесценный, моя бесценная любовь, — пела Банри, голос ее взвивался все выше и выше, точно луговой жаворонок, пока, наконец, не достиг крещендо, да так, что у Изабо на глазах выступили неожиданные слезы. — Моя любовь, мой бесценный, моя бесценная любовь, мой лорд!

— Мой лорд! — снова и снова возносился к высокому сводчатому потолку завораживающий голос. Наконец последняя пульсирующая нота замерла, и галерея взорвалась аплодисментами. Изабо хлопала так же восторженно, как и все остальные. К ее удивлению, все вокруг бросились обнимать ее, она отвечала им тем же и присоединилась к громким крикам публики. Лакеи и служанки больше не прятались за занавесями, но выглядывали с галереи, некоторые из них даже утирали слезы, и все хлопали и топали ногами.

Наконец шум утих, укрощенный еле слышной трелью кларзаха Банри. Бархатная туфля медленно отодвинулась назад, и Ри, еле двигаясь, вышел вперед в свободной зеленой тунике, надетой поверх серых лосин. Он был худым и смуглым, с аккуратно подстриженными усами и бородой и отсутствующим, почти бессмысленным выражением лица. Он что-то пробормотал и протянул руку жене, выводя ее вперед. Но все, что Изабо смогла увидеть, были лишь тонкие белые пальцы Банри без единого кольца, сжимающие руку Ри.