Лев Гумилев: Судьба и идеи - Сергей Лавров

Не менее удивительна их экономическая позиция. Евразийцы выступали за регулируемую экономику, а П. Савицкий писал о «планово-государственно-частной системе хозяйства». На «исходе» евразийства (в 1928 г.) он говорил об установке на «государственно-частную систему хозяйства, которая наметилась в развитии евразийства»366.

Евразийцы задумывались и о месте будущей России в мире. Савицкий указывал на то, что мысль о мировом признании России восходит к XV в.; принимая различные формы, она сохранялась и в последующие века. В XIX в. эта мысль получила новое развитие в русской философской и исторической литературе. Царская Москва и императорская Россия, подходя к осуществлению русского мирового призвания, проводили его методами и в формах национального государства. Даже в коммунизме, помимо воли вождей и наперекор их решениям, присутствует, хотя в искаженном и обезображенном виде, мысль о русском мировом призвании. Примечательно, по мнению Савицкого, то, что при коммунизме она выступила «в размахах, дотоле неслыханных». Он не сомневался, что коммунизм проходит и пройдет, но возрожденная национальная Россия должна в полной мере сохранить то мировое чувство, которое в извращенной форме запечатлено в коммунизме. «Россия предопределена к действию вселенскому», — лейтмотив рассуждений на эту тему главного геополитика евразийцев367.

На Международном съезде историков в 1933 г. П. Савицкий высказал мысль, актуальную для всей «послеперестроечной» России: «Связи с Азией не менее существенны в русской истории, чем связи с Европой». Поэтому главный евразиец считал необходимым пересмотр русских внешних сношений в духе большего «выпячивания роли Востока»368.

Подобную мысль высказывал и наименее политизированный из «ведущей тройки» (боявшийся политики, по его собственному признанию) — Н. Трубецкой: «Отныне интересы России неразрывно связаны с интересами Турции, Персии, Афганистана, Индии, быть может, Китая и других стран Азии. «Азиатская ориентация» становится единственно возможной для настоящего русского националиста»369. Сколько лет после 1991-го потребовалось на осознание (частичное, отнюдь не кардинальное и глубокое) этой идеи? Не читали новоявленные политики и дипломаты России того, что было под рукой — даже уже и не в спецхранах.

Сейчас, конечно, можно поиронизировать и над этой «правдой ответов». Ясное дело, она была лишь голубой мечтой лучшей части русской эмиграции об идеале — «А что будет, если «вдруг», сама собой падет, посыплется эта ненавистная власть?», мечтой, далекой от суровых реалий России 20–30-х гг.

Эту условность, эту страшную удаленность от реальности почувствовали вскоре (особенно в конце 30-х гг.) все евразийцы, и раньше других — Н.Трубецкой, живший последние годы в Вене, где он работал профессором славистики в университете. После «аншлюса» Австрии Трубецкой подвергся притеснениям со стороны гестапо. В его квартире проводились неоднократные и весьма грубые обыски; значительная часть его рукописей была изъята и впоследствии уничтожена370. Это повлекло за собой инфаркт и смерть, последовавшую 25 июля 1938 г.; ему было всего 48 лет.

Вдова ученого, В. П. Трубецкая, вспоминала: «Новый режим принес ему большие личные заботы: он никогда не скрывал своего антинационал-социалистического направления мыслей и даже написал скаты» о расовом вопросе, где подверг расовую теорию уничтожающей критике. В случае выздоровления эмиграция представлялась ему единственным выходом»371.

6.5. Кризис евразийства и судьба П. Савицкого

Белые знают теперь, что в нынешней русской армии, какой белые считают красную армию, много крепких русских людей, глубоко любящих свою родину. Этим красным со своей стороны надо понять, что среди белых немало людей, близких им по духу.

Тяжелой оказалась и судьба П. Савицкого. Судьба лидера всегда связана с судьбой движения, а оно угасало. И все-таки главная опасность была не в этом. Последний из евразийских сборников вышел в 1931 г. «Евразийская хроника» продержалась дольше — до 1937 г., но с 1931 г. ее вышло всего два номера. Это была уже «жизнь после смерти». Из движения ушел Г. В. Флоровский — один из его создателей, философ, историк церкви, богослов. Афера «Трест» скомпрометировала движение, но корни кризиса были куда глубже. Причины неудач были идейного порядка, а внедрение большевистских агентов лишь ускорило этот процесс372.

В 1928 г. в Париже начала выходить еженедельная газета «Евразия», но это было лишь внешним успехом движения, на самом же деле — детонатором распада. Газета печаталась в Кламаре (Франция), где находилась типография и книжный склад евразийцев. Там сформировалось леворадикальное крыло евразийцев, — «кламарский уклон» — которое возглавили Д. Святополк-Мирский и П. Сувчинский. Практическая сторона этого «уклона» сводилась к сближению с представителями Советской России — дипломатами, учеными, писателями373.

П. Савицкий отказался признать эту группу даже в виде «уклона» или «раскола»; он называл ее «салонный коммунизм». В своем пражском издании Савицкий писал, что газета «Евразия» не есть евразийский орган, что апология марксизма, проводимая газетой, делает религиозное начало «реликтом» или остатком, что газете чуждо представление об евразийстве, как о цельной и в основных чертах последовательной системе. Во многих случаях газета «Евразия», по словам Савицкого, могла бы по праву называться «Анти-Евразией»374.

Это стало расколом движения, но раскол предстоял и самой «кламарской группе»: П. Сувчинский стал троцкистом, Д. Святополк-Мирский вступил в компартию Англии и затем уехал в Советскую Россию375, а С. Эфрон поступил на службу в советскую разведку376. Л. Карсавин отошел от дел. Тем не менее «большевизанство» некоторых евразийцев, как считал Л. Гумилев, нельзя объяснить какими-либо личными выгодами или подкупом ГПУ377.

В 1930 г. в Кламаре был подписан протокол о ликвидации организации. Однако это не стало окончательным поражением евразийства, тем более его идейным крахом, а лишь началом анабиоза, о котором говорил В. Ильин.

События в Советским Союзе, казалось бы, лишали евразийство всяких шансов на будущее; строй укреплялся, а не разваливался, экономические успехи страны были очевидны, а репрессии 30-х гг. неоднозначно приняты даже элитой западной интеллигенции. Все это подтверждало некоторые ключевые и конструктивные положения евразийства: сильная государственность, однопартийность (правда, отнюдь не та «идеократия», о которой они мечтали, но диктатура партии), полная доминация государственной собственности и планового начала и, наконец, самое важное — медленный, но неуклонный возврат к традиционным ценностям русской державности, возвращение России на естественный путь развития, ее геополитическая линия. Н. Трубецкой еще в 1925 г. писал: «Несмотря на всю искусственность доктрин коммунизма, большевистскому правительству тем не менее силою вещей приходится осуществлять в целом ряде вопросов ту политику, которая является для России естественной»378.