Психотерапевтические этюды. - Милтон Эриксон

Наш план состоял в том, чтобы оставить эти записи у Хаксли, так как его феноменальная память и литературные способности позволяют написать хорошую совместную статью, основанную на наших дискуссиях и экспериментах этого дня работы. Однако я решил воспользоваться несколькими отрывками из этих записей, касающихся поведения Хаксли, когда он, выступая в роли экспериментального субъекта, не мог вести соответствующую запись о себе. Мы предполагали, что, исходя из этих нескольких страниц, я должен написать статью, которую Хаксли использует в своей будущей работе. Хаксли скопировал эти страницы в свой блокнот, чтобы пополнить свои собственные данные.

К сожалению, случившийся позже лесной пожар разрушил дом Хаксли; погибла и его огромная библиотека, содержащая множество редких книг и рукописей, а также тетради с отчетом о нашей совместной работе. В результате нам пришлось отказаться от продолжения этой работы, так как Хаксли очень болезненно воспринимал все разговоры на эту тему; но недавняя его смерть заставила меня внимательно прочесть те несколько страниц, которые находились в моем блокноте. Изучив их, я понял, что могу представить на суд читателя небольшую часть нашей совместной работы в тот день. Читатель должен помнить, что цитаты, приписываемые Хаксли, не всегда стенографически точны, так как его наиболее длинные высказывания были записаны в сокращенной форме. Однако по своей сути они верны. Нужно также учесть, что Хаксли прочел мои записи в день нашего совместного исследования и в основном согласился с ними.

Начало проекта

Выполнение проекта началось с того, что Хаксли решил уточнить понятие сознательного мышления в состоянии гипноза у себя самого и у других субъектов. Затем я высказал свою точку зрения на его понимание гипнотического состояния. Цель обсуждения состояла в том, чтобы выяснить, в чем совпадают и в чем расходятся наши взгляды, что обеспечило бы более надежное исследование этого вопроса, представляющего для нас огромный интерес.

Затем мы долго и подробно обсуждали его психоделические опыты с мескалином, которые позже были описаны в его книге "Двери к восприятию" (Нью-Йорк, 1954).

Далее Хаксли перешел к детальному описанию своей практической работы с тем, что он называл "глубокой рефлексией". Он описал "глубокую рефлексию" (автор не дает полного описания, поскольку тогда у него не было особых причин подробно записать его в своем блокноте) как состояние физической релаксации с наклоненной головой и закрытыми глазами, глубоким прогрессирующим уходом от внешних сторон жизни, но в то же время без потери ощущений физической реальности, без амнезии и без потери ориентации; отстранением от всего, не имеющего к нему прямого отношения, а затем полным мысленным погружением в то, что его интересует. Однако Хаксли констатировал, что был настолько свободен в этом состоянии, что брал острый карандаш вместо притупившегося, чтобы автоматически записывать свои мысли, и делал все это, не вполне осознавая, какое физическое действие он выполняет. По словам Хаксли, у него было впечатление, будто это действие не является неотъемлемой частью его мышления. Во всяком случае, говорил он, такая физическая деятельность не влияла на "течение моих мыслей, так заинтересовавших тогда меня, не замедляла и не ускоряла его. Эти действия носят ассоциативный характер -- Я должен сказать, что такие действия тесно связаны с периферией...". Приводя еще один пример, Хаксли вспомнил еще об одном типе физической деятельности. Он вспомнил о состоянии "глубокой рефлексии", в котором находился в тот день, когда жена поехала в город за покупками. Он не мог вспомнить, какие мысли и идеи посетили его в тот день, но отчетливо помнил, что, вернувшись домой, жена спросила его, записал ли он то сообщение, которое она передала по телефону. Он явно пришел в замешательство от ее вопроса, ничего не мог вспомнить о телефонном звонке, о котором говорила жена, пока они вместе не нашли запись о сообщении в блокноте, что лежал возле телефона, стоявшего рядом с креслом, в котором он любил сидеть. Они с женой пришли к заключению, что в момент телефонного звонка он находился в состоянии "глубокой рефлексии"; он поднялся с кресла, взял в руки трубку телефона и сказал в нее, как обычно: "Алло, я слушаю". Затем выслушал сообщение, записал в блокнот и впоследствии абсолютно забыл об этом. Он просто помнил, что в этот день работал над рукописью, которая поглощала все его интересы. Он объяснил, что у него сложилась привычка начинать рабочий день с погружения в "глубокую рефлексию".

Хаксли рассказал также о другом случае, когда его жена, вернувшись домой после короткого отсутствия, обнаружила в холле на столике для прессы очень важное письмо. Она нашла Хаксли спокойно сидящим в кресле, очевидно, в состоянии глубоких размышлений. Позже в этот же день она спросила, когда пришло письмо, и Хаксли не мог припомнить даже самого факта его получения. Однако оба понимали, что, несомненно, почтальон позвонил, Хаксли услышал звонок, прервал на время свои занятия, подошел к двери, открыл ее, получил письмо, запер дверь, положил письмо в соответствующее место и вернулся к креслу, где его и нашла жена.

Оба эти случая произошли сравнительно недавно. Он вспомнил о них лишь как об эпизодах, но не ощущал, что эти события составляли часть описания его поведения. Он мог только заключить, что находился в состоянии "глубокой рефлексии", когда происходили эти события.

Впоследствии жена Хаксли подтвердила предположение о том, что его поведение было полностью "автоматическим, как у машины, движущейся в точно заданном^ направлении. Очень интересно наблюдать за ним, когда он вынимает книгу из книжного шкафа, садится в кресло, медленно открывает книгу, надевает очки, прочитывает какой-то фрагмент, а потом откладывает книгу и очки в сторону. Спустя некоторое время, иногда даже через несколько дней, он замечает книгу и спрашивает, почему она здесь лежит. Он никогда не помнит того, что делает и о чем думает, когда сидит в этом кресле. Но самое неожиданное вы увидите тогда, когда мой муж сидит в кабинете и упорно работает".

Другими словами, когда человек находится в состоянии "глубокой рефлексии" и, кажется, полностью оторван от внешнего мира, целостность задачи, которую он выполняет в этом душевном состоянии, не разрушается внешними стимулами, но какая-то периферийная часть сознания заставляет его все же принимать их, правильно на них реагировать; при этом в памяти не запечатлеваются ни сами стимулы, ни реакция на них. Жена Олдоса Хаксли рассказывала, что, когда она дома, он, находясь в состоянии "глубокой рефлексии", не обращает внимания на телефонные звонки, хотя телефон стоит рядом с ним, и на звонки в дверь. "Он просто во всем тогда полагается на меня, но если я говорю ему, что ухожу, он всегда отвечает на телефонный звонок и открывает дверь, когда кто-то звонит".

Хаксли считал, что ему требуется приблизительно пять минут, чтобы войти в состояние "глубокой рефлексии", и для этого ему нужно "просто отбросить в сторону все якоря" сознания. Что он под этим понимал, Хаксли объяснить не мог. "Это весьма субъективные ощущения", при которых он явно добивался состояния "упорядоченной умственной организации", что позволяло его мыслям течь свободно и упорядочение в то время, как он писал, -- таково было его окончательное объяснение. Он никогда не занимался анализом своей "глубокой рефлексии" и не считал, что сможет ее проанализировать. Зато он предложил провести экспериментальное исследование такого состояния в течение одного дня. При этом исследовании быстро обнаружилось, что, погружаясь в свои мысли, чтобы достичь состояния "глубокой рефлексии", он действительно "отбрасывал в сторону все якоря" и, казалось, терял всякую связь с окружающей обстановкой. При попытке субъективно пережить состояние "глубокой рефлексии" и вспомнить процессы вхождения в такое состояние он смог развить его за пять минут, а выйти из него буквально через две минуты. Хаксли прокомментировал это следующим образом: "Я приношу свои извинения. Неожиданно я обнаружил, что приготовился работать, но мне нечего делать. И я понял, что мне лучше выйти из этого состояния". Перед следующей попыткой мы договорились, что я должен дать сигнал, когда ему выходить из состояния "глубокой рефлексии". Вторая попытка была так же удачна, как и первая. Хаксли спокойно сидел в течение нескольких минут, а потом я подал ему условный знак. Он так прокомментировал это: "Я обнаружил, что чего-то жду. Я не знал, чего именно. Это было просто „что-то" вне времени и пространства, что должно произойти. Мне кажется, я в первый раз заметил это ощущение. Я всегда над чем-то размышлял в это время. Но на сей раз у меня не было никакой работы, я был ничем не заинтересован, ко всему безразличен, просто ждал чего-то и чувствовал настоятельную потребность выйти из этого состояния. Интересно, вы подали мне условный сигнал или нет?".