Судьбы и сердца - Эдуард Асадов

Глава II

Фронт катился за врагом, как лава,И внезапно, как на стену, — стоп!Не пройти ни слева и ни справа,Впереди твердыня: Перекоп!

Он рычал, сплошною сталью лязгая,Полыхая бешеным огнем.Но ведь брали мы его в гражданскую,Значит, в эту как-нибудь возьмем!

И однажды, нарубив ступенькиИ врезаясь с ходу, как кинжал,Дьявольские хлопцы КириченкоПрорвались через Турецкий вал.

Что же, фриц, не вышла остановочка?!Дальше жди покрепче чудеса!Хороша гвардейская сноровочка?То-то, немец-перец-колбаса!

И хоть дали мы врагу острастку.Но, пока тылов не подвели,Прорвались на километр к АрмянскуИ шабаш! Зарылись, залегли.

И туда, где залегла пехота,Прижимаясь кузовом к земле,Шли машины медленно во мглеСквозь одни разбитые ворота.

Каждой миной огрызался враг.Весь белел от пулеметной дрожи,Да и был он вовсе не дуракИ про те ворота ведал тоже.

И из дальнобойки по воротамКлал снаряды, будто сахар в чай,Через три минуты, как по нотам,Хоть часы по взрывам проверяй.

Выход был тяжелый, но простой:Взрыв! И мчишься в дым без промедленья,Проскочил — и грохот за спиной,Не успел — остался без движенья…

Залп наш — в семь пятнадцать, на рассвете,Все в работе. Звякают ключи,Сняты маскировочные сети,И снаряды бережно, как дети,С «газика» сгружаются в ночи.

— Что случилось? Почему затор?Где четвертый? В чем у вас причина? —Не пришла последняя машина.Где-то призамешкался шофер.

И, послав его сначала к черту,А затем по дальним адресам,Кинулся назад комвзвод четвертой:— Если цел — получит по мозгам!

Добежал до взорванных ворот,Да забыл о пушке у залива.Надо б выждать, высчитать разрывы.А комвзвода ринулся вперед.

И когда над шпалами взметнулсяОгненно-грохочущий цветок,Лейтенант вдруг словно бы споткнулся,Уронил ушанку, повернулсяИ скатился с насыпи в песок.

Не успел опомниться народ,Как уже к дымящимся воротамПулей мчался напрямую кто-тоПо воронкам, к насыпи, вперед!

Старшина присвистнул, холодея:— Метров сто осталось… Молодец!Только нет, ей-богу, не успеет…Вот сейчас накроет — и конец!

Шурка, Шурка! Светлая девчонка,Как успела, даже не понять.Затащила взводного в воронку,Но от взрыва некуда бежать!

Торопилась, сумку открывая,Только вот он, леденящий вой,И тогда, почти не рассуждая,Кинулась, комвзвода заслоняяОт осколков собственной спиной!

В грохоте сначала показалось,Что навеки наступила мгла,Только смерть, наверно, просчиталась,Лишь горячим дымом обожгла.

Ах, как время тянется порой!..Но секунды на краю у смертиМчат с непостижимой быстротой,Словно пули в пулеметной ленте.

Может, и минута не прошла,Как взвалила взводного на плечи.И пошла, пошла, пошла, пошлаК тем, кто мчал на выручку навстречу.

Через час, спеленатый бинтами,Чтобы как-то боль угомонить,Шевеля бескровными губами,Взводный уже пробовал шутить.

— Ты, Шурок, наверно, понимала,Что за птицу тащишь из огня.Ты, конечно, верно рассуждала:Вот, мол, выйдет парень в генералыИ тотчас посватает меня.

И она, укладывая в тазИглы и пинцет для кипяченья,Бледная еще от напряженья,Улыбнулась искорками глаз.

— Ладно уж, помалкивай, герой,Униженье рода человечьего!Просто нынче делать было нечего,Вот я и сходила за тобой.

А сейчас вот села, пошабашила.Ну а замуж если и пойду,Ты уж это поимей в виду,То никак не меньше чем за маршала.

Глава III

Что за день сегодня, что за день!Снег под солнцем розовато-белый,Он душистый нынче, как сирень,И, как плод, хрустяще-загорелый!

Солнечные зайчики сидятНа ажурных жердочках балконов,А под ними царственно горятКлены в звонко-ледяных коронах.

Мастер-ветер, празднично-хмельной,Пробежит то крышами, то низом,Белою, пушистою рукойПолируя стены и карнизы.

Будут пушки вечером слышны,Прошагает с песнею пехота,Только нету никакой войны,Нынче мирный день моей страны —Гордый праздник Армии и Флота!

Сколько раз поздравит телефонС праздником поэта и солдата.Сколько прилетит со всех сторонТелеграмм взволнованно-крылатых,

Сколько писем, сердце теребя,Что-то стародавнее разбудятТолько знаю точно: от тебяНи звонка, ни весточки не будет…

Степь спала в предчувствии весны,В зябкой дымке сумрака ночного.Только не бывает у войныНн цветов, ни трепета хмельного.

Нету здесь улыбчивых зарниц,Есть лишь брызги всполохов ракетныхДа взамен звонкоголосых птиц —Перебранка пушек предрассветных.

Все живое словно бы во тьмуТут в дыму сражений погружается.Лишь сердца наперекор всемуДаже здесь порою улыбаются.

За селом артиллерийский склад.Впрочем, склад — скорей одно название,Просто в яме, вырытой заранее,Штабелями ящики лежат.

Я — комбат, дежурный по бригаде,Обошел вечерние посты.Солнце рыжегривое в леваде,Словно конь, ни на кого не глядя,Мирно щиплет чахлые кусты.

И вокруг такая тишина,Что не знаешь, да война ли это?!Что ж, устала, видно, и война:Ни дымка, ни взрыва, ни ракеты.

Можно сесть, пока в низине тьма,Вынуть письма, что пришли из дома.Мне сегодня целых три письмаИз Москвы, от мамы и знакомых.

Чьи-то руки на плечи легли.Легкая, знакомая фигурка,Русый локон в солнечной пыли…— Ишь забрался, аж на край земли,Здравствуй, что ли?!— Ты откуда, Шурка?

— Что ж мне, только склянки да бинты?Нынче вот решила между деломПросто подышать без суеты.Впрочем, что там прятаться в кусты,Вот тебя увидеть захотела.

Господи, какая тишина!А закат, ну как у нас в Лопасне…Вот сейчас бы кончилась война…Э, да что трезвонить понапрасну!

Слушай, только ты не отрицай,Ну, насчет стихов… Ведь я же знаю.Вот прошу, ну просто умоляю:Сделай одолженье, почитай!

Шурка, Шурка, помнишь этот час:Степь, затишье… В золоте закатномМы сидим на ящике снарядномКак-то близко-близко в первый раз.

Впереди — минута тишины.Позади же — месяцы и годыГрохота, лишений и походов —Всех «веселых прелестей» войны.

Вот мы к силуэту силуэт,Два ремня, погоны с алым кантом,Два лихих, бывалых лейтенанта,А обоим вместе — сорок лет!

Тени, как десантники по склону,Лезли вверх, бесстрастны и тихи,А затем вдруг замерли смущенно,Слыша, как почти что отрешенноЯ читал солдатские стихи.

Ей же богу, может быть, в стихахЕсть и вправду «взрывчатая» сила,Коль сидишь на ящиках тротила,На сплошных снарядных штабелях!

Шутка шуткой, а невольно где-тоВерую, волненья не тая,Что и впрямь горела, как ракета,Фронтовая молодость моя!

И читал я о боях, о громе,О ветрах и гибели друзей,А потом о нежности, о доме.О солдатской матери моей.

Ты смотрела в поле, не мигая,И сказала тихо, как во сне:— Я в стихах не очень понимаю,Только вечер нынешний, я знаю,Навсегда останется во мне…

Может, вправду быть тебе поэтом?!Нет, не смейся. Кончится война,И представь, что августовским летомПозвонит вам девушка одна.

Ну, вот так же, на исходе дня,«Извините, если помешала!Я стихи в газете прочитала…Это Шура. Помните меня?»

Ты ответишь холодно и хмуро,А в глазах презрительный прищур:«Шура, Шура, что еще за Шура?Мало ли звонит мне всяких дур!»

Искра смеха — будто лучик света!Редкая минута тишиныПосреди грохочущей войны.Мир… звонки… Да сбудется ли это?!

Все казалось призрачно-забавным.И обоим было невдомек,Что случись и вправду твой звонок —Там, в далеком мире, в должный срок,Как все было б здорово и славно!

Увидала письма. Улыбнулась:— Девушки?— Допустим, что и так.— Что же ты нахмурился, чудак?Мне-то что! — И с хрустом потянулась.

А затем с лукавинками глаз:— Извини, что так спроста и сразу,Любопытство исстари у нас.Ты сказал кому-нибудь хоть разО любви?— Да нет еще. Ни разу.

— Вот и славно. Честное же слово,Болтунов… ведь их не сосчитать!Не успеют «здравствуйте» сказать —И «люблю», пожалуйста, готово!

— А вот это, — тронула письмо, —Мамино. Я верно угадала?Если б мне когда-нибудь самоВдруг пришло такое вот письмо,Я б луну от радости достала!

Что застыл безмолвно, как вопрос?Нет, с рожденьем у меня в порядке:Дед меня нашел в капустной грядке,Говорят, скворец меня принес.

Что ж, я впрямь невесело росла,Золушка и та того не ведала:Тиф, невзгоды… Мама умерла…Мне и четырех-то даже не было.

Вечно хмурый пьяница отец.Мачеха — еще вторая рюмка.Это в сказке: туфельки, дворец…Жизнь суровей: девушка-боец,Сапоги и докторская сумка.

Впрочем, жизнь всегда за что-то бой!Все настанет: и цветы и платья.Будем живы, мы еще с тобойПобываем где-нибудь во МХАТе!

Ну, пора. Смеркается. Пойду! —Протянула руку. Быстро всталаИ легко тропинкою сбежала,Помахав ушанкой на ходу.

Глава IV