Другой путь - Дмитрий Бондарь

На обед мы вернулись в «Россию», а сразу после него группа разделилась: часть поехала смотреть Бородинскую панораму, а другая решила пройтись по ближайшим московским улочкам. Не знаю, было ли это возможно три года назад, но теперь с нами не было никаких сопровождающих.

Я не спешил к Павлову — впереди была еще целая неделя. И весь оставшийся день честно сопровождал троих канадцев, включая Анну, стараясь максимально соответствовать образу дружелюбного янки. Я тыкал пальцем в путеводитель и на ломаном русском: «Горбачофф, вотка, перестрой-ка, здрафстфуй-те, добри вечьер, варфарка-стрит, адин-тва-трии» — выспрашивал дорогу у прохожих, громко смеялся, делился жвачкой «Wrigley» с московскими подростками и менял значки на однодолларовые купюры, которыми в избытке запасся по совету Сьюзанн из туристического агентства. К моему удивлению, многие прохожие владели английским на весьма приличном бытовом уровне, и общий язык найти оказалось несложно. Где-то помогали жесты, а где-то рисунки. Балаган удался на славу, и я подружился еще с двумя канадцами — Пьером и Джоан Роуз, пригласивших меня на вечернее распитие бутылочки настоящего ирландского виски, который они успели купить в Duty Free в Хитроу.

От виски я отказался, заявив, что коль уж мы попали в Россию, то и пить нужно водку, квас и армянский пятидесятиградусный коньяк «Двин», который так любил наш союзник — лорд Черчилль. Идея была поддержана; в баре «России» мы накушались по-русски (так, во всяком случае, считала Анна Козалевич — единственная в группе, имевшая русские корни и поэтому ставшая беспрекословным авторитетом во всем, что касалось «рашн традишн»).

Вечером в номере, куда меня довели Пьер и еще какой-то англичанин, зазвонил телефон, и вкрадчивый голос на плохом английском поинтересовался, не желаю ли я скрасить свой досуг общением с «рашн пусси»? Помня краем сознания о возможных провокациях, я отказался, нагрубив безвестному сутенеру, пообещавшему в ответ показать мне при случае кузькину мать. Я послал его в задницу вместе с его матерью и «пуссиз». Мы препирались минут пять, пока обоим не стало смешно. Развеселившийся «гёрлз босс» пожелал мне спокойной ночи, и я не преминул этим воспользоваться, отключив телефон от сети.

На следующее утро была запланирована экскурсия в Троице-Сергиеву лавру продолжительностью в восемь часов. Сказавшись больным от вчерашнего возлияния для столь далекого путешествия, я остался в гостинице.

Еще два часа я слонялся по коридорам «России», выпрашивая у добрых теток на постах аспирин и аскорбинку, потом собрался, сдал ключ и отправился в город — «посмотреть московский ГУМ».

Разумеется, ни в какой ГУМ я не поехал.

Мой путь лежал в сторону Каширского шоссе, на недавно открытую станцию метро «Кантемировская», неподалеку от которой проживал Валентин Аркадьевич Изотов.

Я позвонил в звонок незнакомой мне квартиры на четвертом этаже, и спустя пару минут дверь открылась.

— Здравствуйте, — приветливо сказала… Юленька Сомова, еще не узнавая меня. Потом глаза ее покруглели, распахнулись широко и она добавила: — Ты?!

— Здравствуйте, Юля, — растерянно ответил я.

Повисла неловкая пауза.

Она стояла передо мной в простеньком халатике, переднике поверх него. Совершенно без краски на лице — такая знакомая и близкая, такая, какой я ее помнил в лучшие наши годы. Мне невольно захотелось прикоснуться щекою к ее лбу, волосам, носу, вдохнуть ее запах. И я еле удержался, чтобы не сделать этого, и через мгновение морок развеялся.

Она оценивающе смотрела на меня, одетого во что-то явно не со швейной фабрики «Красный октябрь».

А я думал о том будущем, что не случилось, но навязчиво вело людей друг к другу. Видимо, все-таки была в мире какая-то предопределенность.

— Как ты меня здесь нашел? — спросила внучка Изотова.

Я пожал плечами.

— Кого там принесло, внуча? — раздался голос Валентина Аркадьевича из глубины квартиры.

— Это ко мне, дед, — строго ответила Юля.

— Нет, Юля, не к вам. — Мне пришлось ее поправить: — К вашему деду.

Она недоверчиво скосила на меня глаза, чуть повернув голову в сторону.

— А откуда вы его знаете? — И не дожидаясь ответа, крикнула деду: — Не, дед, это, оказывается, к тебе.

Она открыла дверь шире:

— Проходите, дед в комнате. Мемуары пишет.

— Спасибо, Юля. Думаю, он будет рад меня видеть.

Войдя, я сбросил кроссовки и ступил ногами на бордовую ковровую дорожку с зелеными полосами вдоль краев.

Изотов почти не изменился, старики вообще не подвержены времени. Он улыбался, рассчитывая, наверное, увидеть кого-то другого. Но вошел в комнату я.

Валентин Аркадьевич снял с носа очки.

— Сергей? Что-то случилось?

Я покачал головой:

— Ничего важного. Вот прилетел навестить.

Я чувствовал запах и слышал тихое сопение стоящей за моей спиной Юленьки, и мне совсем не хотелось посвящать ее в наши дела.

— Проходи, гость, садись. — Изотов показал мне на диван у стены. — Это внучка моя, Юля. Она учиться сюда приехала. В институт тонких химических технологий. Третий курс уже. Будущий химик-технолог, мастер литья резиновых калош. А это — Сергей Фролов. Вот и познакомились.

— Мы немножко знакомы, — поправил я Валентина Аркадьевича. — Мы же из одного города, встречались как-то.

— Правда? — преувеличенно сильно удивился Изотов. — Вот бывает же такое! Чаю будешь?

Я не успел ответить.

— А вы что, тоже знакомы? — «Сообразила» Юля. — Интересно! А откуда, дед?

— Да уж, знакомы, — вздохнул Изотов. — Старые знакомцы — боевые, можно сказать, товарищи. Так ты сделаешь нам чаю?

— Со слоном, — попросил я.

— Соскучился по слону?

— Не представляете насколько.

— Хорошо. Внуча, чай со слоном для гостя завари.

Косясь на меня, Сомова вышла из комнаты и загремела посудой, зажурчала водой где-то на кухне.

— Юля, доча! — крикнул Изотов, чтоб его услышала внучка. И попросил, когда она появилась: — Сходи, пожалуйста, в магазин, купи нам коньяку, кое-что отметить нужно.

Пока она переодевалась, сервировала стол, принесла заварившийся чай, мы с Изотовым успели обсудить виды на урожай в текущем и будущем году, сравнить достоинства нашей и заграничной авиации, похвалить демократичность Горбачева и его шаги навстречу народу и приступили к «моему хобби» — парусным регатам.

Когда хлопнула входная дверь, разговор сразу изменился.

— Что стряслось? — Валентин Аркадьевич жестко оборвал мое повествование о лодках, которые я видел живьем только на фотографиях в журнале «Катера и яхты».

— Есть серьезные подозрения, что человек Павлова затеял свою игру. Хотелось бы выяснить у самого Георгия Сергеевича суть некоторых распоряжений.

— Сережа, это очень серьезные обвинения. У тебя есть факты или только догадки и «видения»?

— Я понимаю, Валентин Аркадьевич, что это не игра в бирюльки. Конечно, у меня есть факты. Мне нужен разговор с Павловым.

— Это ты уже говорил. — Валентин Аркадьевич положил очки, которые все еще держал в руках, на стол. — Я постараюсь все устроить. Ты же здесь… не совсем Сергей?

Я кивнул:

— Серхио Саура, американский бизнесмен и плейбой, собирающий коллекцию девичьих… скальпов.

— Вот как, плейбой? Хорошо, тогда позвони мне завтра из телефона-автомата.

Он продиктовал номер, который я сразу запомнил — был он достаточно прост.

— А теперь расскажи мне, как ваш план в целом? — Изотов уселся поудобнее на своем жестком стуле.

— Работаем как рабы на галерах, — пошутил я, вспомнив одного персонажа из скорого будущего. — Думаю, все успеем сделать, если нам не станут мешать.

Я коротко рассказал ему о том, во что счел возможным посвятить деда. И спросил, как ему на самом деле нравится то, что делает нынешнее Политбюро.

— Ты представляешь, Сережа, я ведь сомневался в твоих словах. Каждый день, с тех пор как ты с Захаркой уехал к Павлову, я сомневался и искал твои ошибки в предсказании происходящего. Когда выбрали Генсеком Горбачева и когда он не встал во главе Верховного Совета, отдав этот пост Громыко, когда он провозгласил свою перестройку: «Нужно, чтобы каждый на своем месте ответственно делал свою работу — вот и вся перестройка», так он говорил по телевизору — я сомневался… Я искал в этих событиях какое-то несоответствие твоим прогнозам. Мне совсем не хотелось, чтобы они стали правдой. А поверил, только когда в феврале из Политбюро выпнули Гришина и протащили туда обещанного тобою Ельцина. Вот тогда у меня отпали последние сомнения. Вот тогда я и понял, что ничего уже не изменится. Эти его популистские проверки прилавков магазинов и рынков, работы трамваев и троллейбусов, после которых ничего не менялось, кроме новых обещаний — так нагло и открыто к власти никто еще не рвался…