Ангел гибели - Евгений Сыч
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Как же, — усомнился Юрка, — вычеркну я грузин, армяне спекулировать начнут или азербайджанцы. Их там, на Востоке, сотни народностей. Я в них, честно говоря, не разбираюсь даже.
— Да стоит ли разбираться? Всех и вычеркнуть подчистую!
— Все равно проблем не решишь. Евреи торговать начнут. У них это, говорят, в крови.
— Так и евреев, — подтвердил доктор, входя в раж и уже откровенно развлекаясь, — заодно с грузинами. Я, старый слуга государственности, вам, как истинно русскому человеку, настойчиво это рекомендую. Избавьте мир от генетического мусора и противоестественных соединений: от евреев, разъедающих любую государственную структуру, подобно серной кислоте, от итальянцев, которые, по сути, — одна мафия. Ну, негры сами вымрут скорее всего под воздействием СПИДа…
— Ясно, — определил Юрка. — Фашизм проповедуешь, немец чертов. Все вы фашисты.
— И правильно, — возликовал Якоб Шпренгер. — И немцев давно пора вычеркнуть. Узнаю Русь. Истинно русский размах! Слушайте, вы действительно пришли по адресу, вы тот, кого мы так долго ждали. Нам надо сотрудничать, ведь воистину вы, мой мальчик, — бич божий. У вас просто талант к убийству.
— Тебя я убью! — пообещал Юрка.
— Меня? — рассмеялся доктор. — Но я же скончался давным-давно, задолго до вашего рождения, хотя всегда оставался более живым, чем вы, юноша, продолжая жить в своих трактатах, в своих идеях. Уничтожить меня можно только вместе с ними. Но для этого пришлось бы сжигать все хранилища книг, чистить библиотеки, подправлять историю. Что, впрочем, тоже не исключено, — глаза доктора богословия вспыхнули звездами. — Мне все больше нравится ход ваших мыслей, друг мой. Да, это, пожалуй, поле деятельности не менее просторное, чем сведение на нет корня отдельных наций. Похоже, вы правы, национальный признак — не самый надежный. Можно облагодетельствовать человечество иначе, и уцелевшие станут молиться на ваш огненный меч. Вы поглядите повнимательней на этот мир. Он в агонии. Мы присутствуем при акте коллективного самоубийства. Двадцать пять процентов детей — мутанты, сплошные дебилы. Если избавить от них человечество, сколько сиделок и врачей освободится, сколько средств, которых здоровым не хватает. Избавить землю от уродов и сумасшедших, от проституток, гомосеков и наркоманов, от неизлечимых больных и искалеченных в войнах, в гигантских, все перемалывающих машинах индустрии и в автомобильных катастрофах, — значит дать оставшимся глоток свежего воздуха. Освободившаяся земля сможет прокормить живых безо всяких извращений, вроде пестицидов, рок-н-рола, гидропоники и дерьмократии. Только очень важно не допустить половинчатости. Рука, держащая меч, должна быть твердой.
Юрке казалось, что мутный поток слов захлестывает его, как волна. Он попытался привстать, но кресло, пока он сидел в нем, словно бы изменилось: чуть сдвинулись подлокотники, в податливости которых руки теряли силу, чуть дальше в глубь кресла отошла мягчайшая подушка. Доктор продолжал свою речь, взмахивая длинными худыми руками, и Юрке представилось вдруг, что эти руки с гибкими пальцами тянутся к его горлу, как жилы разлохмаченного кабеля. Он с трудом справился с собой и прервал Шпренгера:
— Хватит, профессор. Меня интересует теперь только одно: где найти твоего хозяина?
— Так нет никакого хозяина, — раскатился дробным смешком доктор богословия. — Неужели вы все еще не поняли этого? Нет хозяина, есть только слуги. Слуги идеи, слуги порядка.
— А как же звезда?
— То-то и оно, что звезда. А у звезды не может быть одного луча, даже с двумя лучами звезды не бывает. Право, ваша заторможенность не может не изумлять, хотя порой ее вежливо именуют загадкой славянской души. Ну, нарисуйте мысленно звездочку. Снежинку. Сколько лучей у нее? Пять? Шесть? Восемь?
Как под гипнозом, Юрка увидел, что черные стены посерели, стали прозрачными. Тысячи, миллионы людей предстали Юркиному взору, как пульсирующий сгусток, складывающийся то в трехконечную мерседесовскую звездочку, то в тридцатидвухгранную звезду, подобную картушке со старых морских карт, то в хрупкую, единой нервной системой пронизанную многолучевую конструкцию.
Порой один из лучей вдруг становился напряженнее и наполненнее, вспухал и лопался кровавый пузырь; лавиной выплескивались через границу армии; машина из слипшихся комом чиновников различного цвета кожи, одежд и разреза глаз манипулировала бумагами и печатями; после жестокой трепки расползались по своим углам государства; правительства, поскуливая, зализывали раны, расцветали язвами больные от рождения города, бури срывали с мест все легкое и уносили.
Где-то в центре событий стояла, сунув крупные руки в карманы тугих штанов, разъевшаяся многозвездная Америка, покачивалась на каблуках, приценивалась к окружающим.
И вновь что-то отмирало, что-то зарождалось новое, опадал луч, претендующий ранее на лидерство, наполнялись жизнью прежде ущербные, соседние и противоположные. Юрка сбросил морок, собрался и встал.
Шпренгер, оборвавший тираду на полуслове, взглянул на Юрку, и глаза его расширились. Не было больше мальчишки в нелепом маскировочном комбинезоне, годного лишь служить машиной для убийства. Белый ангел стоял перед ним, и факелы не отбрасывали багровых теней на сияющие его одежды, потому что светился он изнутри.
Доктор богословия попытался сделать предостерегающее движение рукой и окаменел.
Юрка шагнул мимо него, мимо длинного каменного стола — сквозь прозрачную серость стен, послушно пропустивших ангела. Вместе с тем, пространство не было нейтральным. Он шел, как идут по болоту, проталкивая себя через сопротивляющуюся тяжелую массу густой жидкости и тумана. Плотная масса эта сначала была по пояс, потом дошла до груди и грозила утянуть с головой. Но над центром этого, условно говоря, болота парила звезда, шевеля лучами-щупальцами, притягивала и отталкивала. Она похожа была на морскую звезду — так же гибка и гармонична. Юрка продолжал двигаться, разбрасывая клочья тумана цвета гнилой радуги. Звезда вроде бы отступала, во всяком случае, удалялась по мере Юркиного приближения. Тогда Юрка, напрягшись, взлетел.
Туман сразу оказался далеко внизу. Впереди тоже ничего не было, кроме тела звезды, перекрестья ее лучей. Почувствовав приближение ангела, звезда вроде бы задергалась, но ее лучи связывались множеством капилляров и нервных окончаний с человеческими сообществами, поэтому подвижность звезды была ограничена. То, что давало ей силу, обнаруживало и уязвимость. Поняв это, Юрка поднялся повыше, ощутил в руке потяжелевшую и удлинившуюся рукоять огненного меча и, спикировав, чтоб ударить сильнее, рубанул. Наискось, от края до края. Потом, памятуя петрухин урок, ударил еще сразу же вдоль, поперек, по диагонали, используя то, что отнять у него не могли, — инициативу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});