Комьюнити - Алексей Иванов

— Вы откровенны… — проскрипел Глеб. — Значит, Орли права?

— Это не важно. Я опасаюсь не приговора, а дрязг следствия.

— Он боится дрязг куда больше приговора, — нагло и смело сказала Орли. — От приговора он отвертится, откупится, а вот дрязги и шумиха расстроят его сделку с правительством по продаже «ДиКСи».

Гермес положил ладони на столешницу и поднялся.

— Господа, благодарю за вечер, — отсёк он дальнейшее общение.

— Простите, Александр Давидович, но Орли мне дороже «ДиКСи», — не вставая, тихо произнёс Глеб. — Я останусь с ней.

— Не за что перед ним извиняться, — торжествующе заявила Орли.

35

Похоже, что из «Балчуга» Глеб бежал, как с места катастрофы. Он даже не понял, каким образом оказался на другом берегу Москвы-реки на Кремлёвской набережной, прямо под Кремлём. Хоровод башен и стен проехал над Глебом, будто Кремль вращался. В чёрном и пустом небе метался невидимый ледяной ветер. Вокруг была та образцовая и статусная Москва, которая могла оправдать всё на свете. Та самая Москва, классическая, надменная и вечная, ради которой жертвовали всем. Два часа назад ворота в неё наконец-то приоткрылись для Глеба — а Глеб вдруг захлопнул их, и захлопнул совсем не с той стороны. Он и сам ошалел от того, что сделал. Орли держалась за локоть Глеба и еле поспевала, часто щёлкая каблучками по асфальту.

— Глеба… — задыхаясь, произнесла она, — Глебушка… Спасибо тебе, милый мой… Я не верила в тебя…

Но Глеб сейчас и не думал об Орли.

Улица пересекала Москву-реку изящным и замедленным прыжком Большого Каменного моста. Над фонарями Берсеневской набережной по обеим сторонам портика Театра эстрады сияли прямоугольные и многооконные бастионы. Над левым, будто нимб, парило блистающее рекламное кольцо «Мерседеса». За правым, как пучок лампочек, светились сусальные куполочки старинной церковки. Москва была пылающая, горящая, оперная, словно пиар-проект самой себя.

— Глеба, погоди, — просила сзади Орли. — Мне надо сказать тебе… Меня всегда предавали… Если у человека появлялся выбор между мною и какими-нибудь благами жизни, то человек всегда выбирал эти блага и бросал меня, предавал, оставлял… Ты первый, кто не предал…

— А ты всегда выбирала человека, у которого должны появиться блага? — хрипло спросил Глеб, не оборачиваясь.

Орли заплакала.

Впереди из темноты ночи выдвинулась гигантская белая глыба храма Христа Спасителя — будто медленно выступил боевой слон в золотых доспехах. Храм точно клубился арками и сводами, его словно пучило от избыточной архитектурной мускулатуры. Новогодняя иллюминация просторной площади заменяла цветные плюмажи.

— Ну что же делать, Глеба? — плакала Орли. — Я выбирала того, кто сильный, кто побеждает, у кого будущее… Зачем же связываться с лузерами, с неудачниками?.. Как их можно полюбить?..

На стрелке Москвы-реки и Водоотводного канала в перекрестье прожекторных лучей вздымался исполинский идол Петра Великого. Этот Пётр не смог бы, перешагивая через дома, гнаться за Глебом по Москве, как Медный Всадник скакал за Евгением по Петербургу. Этот Пётр скорее походил на башню Саурона из «Властелина Колец».

Глеб остановился.

— Я не виню тебя, Орлик, — сказал он. — Я всё понимаю. Просто мне горько… Я ведь имею право на эту горечь…

— Ты молодец! — быстро заговорила Орли, но Глеб, не слушая её, пошагал дальше и повернул в закоулки Арбата, будто хотел укрыться от всевидящего ока Петра-Саурона.

Вокруг мельтешили особняки, церковки, деревья, крылечки на три ступеньки и портики с толстыми колоннами и кудрявыми капителями, оштукатуренные ограды с арками, блестящие в темноте лимузины, еле втиснутые хозяевами в тупички… Глеб и Орли пробирались здесь, как сквозь проходы между шкафами в мебельном магазине.

Когда-то давно Глеб исходил здесь всё вдоль и поперёк, потому что москвичу положено знать и любить эти переулочки, восхищаться ими, негодовать, что их наполовину снесли. Глебу, новичку в столице, хотелось присвоить чужую память, чтобы легче было укорениться и освоиться в городе, который его только имел, ничего не давая взамен, кроме обещаний. Теперь обещания начали сбываться… Как вдруг появилась Орли и всё разрушила, хотя желала того же самого.

— Ты ему сказал всё в лицо, как по щекам отхлестал! — горячо говорила сзади Орли. — Нужно мужество, чтобы так сказать! Никто и никогда за меня так не вступался! Я так люблю тебя, Глебушка!..

Они выбрались на узкую, неровную и нарядную Остоженку, всю завешанную проводами, гирляндами и рекламными растяжками. Цветной строй домов растрескался чёрными щелями переулков.

Слева в прогале мелькнул купол Зачатьевского монастыря. Схима и зачатие были противоположны друг другу, а тут как-то уживались. Зачатие без греха было чем-то сродни греху без зачатия, и здесь, в фешенебельно-скромных кварталах Арбата, Непорочная Дева казалась покровительницей порочных дев. Глеба всегда влекло это московское великосветское искусство пафос — но-подлого и развратно-елейного, когда объектом интереса становится чужое зачатие, когда можно в одном месте и поебаться, и покаяться. Смиренная обитель очень ловко уместилась не в лесах за Йошкар-Олой или Нарьян-Маром, а на язычке Лисички, готовой скушать Колобка. Здесь литургией умело замещали оргию, спасая души истеблишмента, а не гегемона. Глеб давно желал этой московской сладости: в мире подстав и не за свой счёт оказаться вдруг сразу и правым, и богатым.

— Я знаю, ты всё сможешь! — твердила в спину Глебу Орли. — Ты всё преодолеешь! Ты упрямый, умелый, решительный! То, что сегодня ты потерял, ты потом наверстаешь, а поступок с тобой уже навсегда! Другие не осмелятся сделать такой выбор, какой ты сделал сейчас!..

С Остоженки они перебежали на Пречистенку, затем с Зубовской площади — на Ростовскую набережную. Над Москвой-рекой светился нелепый, будто поломанный мост Богдана Хмельницкого. Глеб и Орли перебрались на площадь под вогнутым угловым фасадом гостиницы «Рэдиссон Славянская». Глеб поднял руку, подзывая тачку.

Остановилась раздолбанная синяя «пятёрка» — даже удивительно: что такой рыдван делает на Бережковской набережной? Но водитель знал Москву, и Глеб открыл для Орли заднюю дверку. Подумав, он и сам сел рядом с Орли, сложившись чуть ли не пополам.

— Развелось бомбил, которые Выхино от Крылатского не отличают, — бубнил водитель и уверенно вертел руль, — не отличают, а берутся клиентов возить. Как так можно? Должна быть ответственность перед пассажиром, ведь человек ловит машину, чтобы доехать поскорее, а не чтобы плутать чёрт-те где и время терять, верно говорю, ребята?

В салоне было зябко, пахло табаком, заваливало на спину, давил низкий потолок, колени упирались. Глеб сидел сжавшись и почему-то вспоминал, как они уходили из ресторана в «Балчуге»… Орли встала, и официант отодвинул ей стул, Гермес уже стоял и прятал в бумажник пластиковую карточку, а Глеб ещё не поднялся и салфеткой вытирал пальцы, намокшие от помидорного сока. В это время он и услышал…

— Ты за мной пришёл? — впроброс спросил Гермес.

— Не за тобой, но к тебе, — ответил глухой голос.

Голос был мужской, но будто собачий… К кому там, в «Балчуге», обращался Гермес? Кто ему ответил? Официант?.. Потом этот эпизод выскочил у Глеба из головы, а сейчас вот, в «жигулях», вспомнился…

Глеб смотрел на Орли. По лицу Орли бежали огни Москвы. Какая красивая молоденькая женщина… Такой профиль, кудри, смеющиеся глаза, чёрно-красные развратные губы… Сколько это стоит?..

Глеб развернулся к Орли и вдруг начал молча хватать её за грудь, тискать, всовывать ладонь между ляжек. Орли не возражала, не противилась. Она закрыла глаза и понимающе улыбалась: мужчина проверял, всё ли на месте, верный ли выбор он сделал?

Глеб ещё держался возле подъезда, держался в лифте, но душа сорвалась, когда он вошёл в квартиру. Здесь было тепло и тихо, пахло кожей и кофе. В тёмном панорамном окне вдали горела диадема МГУ — светящийся и волшебный уолт-диснеевский замок. Больше Глебу не видеть этой перспективы… Не разуваясь, не включая люстру или бра, Глеб прошёл в комнату и опустился в кресло возле окна.

Он долгие годы пробивался к этому статусу… Чтобы стать боссом, иметь красивый автомобиль и красивую одежду, красивое жильё с красивым видом на московскую достопримечательность… А теперь у него не будет модной и стильной работы, не будет денег, не будет квартиры… Ежедневно трахать Орли — достойная ли компенсация за такие потери? Как же так случилось? Как его угораздило поссориться с Гермесом: плюнуть в руку дающего, обрубить сук, на котором сидел!..

— Глебушка, не расстраивайся, — сзади тихо попросила Орли, — Ты ведь не знаешь, что в этой жизни лучше, что хуже… Только бог знает.

— И ещё ты с ним на пару, ага?