Интеграция и идентичность: Россия как «новый Запад» - Дмитрий Тренин

11 сентября 2001 г. стало не столько поворотным пунктом, сколько конкретным испытанием, тестом для Кремля. Фактически Путин был поставлен перед выбором: реагировать на военное присутствие США на территории бывших среднеазиатских республик СССР или стерпеть, в перспективе сведя к минимуму последствия этого присутствия, и войти в состав создававшейся Вашингтоном международной антитеррористической коалиции. Первый вариант действий (который прямо вытекал из утвержденной в 2000 г. «Военной доктрины Российской Федерации» и в поддержку которого высказался ближайший сподвижник Путина Сергей Иванов) был заведомо проигрышным и однозначно толкал Москву, как минимум, к изоляции – причем не только от США, но и от Запада в целом, а также от большинства стран СНГ. Второй вариант означал фактическое признание Москвой американского лидерства и давал некоторую надежду на вознаграждение России за содействие со стороны лидера.

Был, впрочем, и третий путь – отойти в сторону и не мешать США совершать ожидавшиеся ошибки. Не только изоляционисты, но и некоторые сторонники сотрудничества с Западом в Москве полагали, что США перенапрягутся в Афганистане и вынуждены будут обратиться к партнерам (в том числе к России) за помощью. Такие расчеты существовали со времен миротворческой операции НАТО в Боснии и Герцеговине. В 1999 г. возникла надежда, что США и НАТО, разуверившись в эффективности воздушной войны, будут вынуждены начать наземное вторжение в Югославию, которое станет для них «вторым Вьетнамом» (Виктор Черномырдин, успех миссии которого лишил изоляционистов такой перспективы, стал предметом жгучей ненависти с их стороны). В 2001 г., однако, не только ангажированные политики, но и многие военные и гражданские специалисты ожидали, что США увязнут в Афганистане, как СССР в 1980-е годы. Начиная с 2003 г. надежды антиамерикански настроенных кругов на «второй Вьетнам» связываются уже с Ираком. Разочарование весны 2003 г. сменилось всплеском надежд весной 2004 г. Озабоченные лишь тем, чтобы США «стало плохо», изоляционисты и не пытаются ответить на вопрос о том, каким образом поражение США могло бы улучшить положение России: достаточно поражения (или хотя бы ослабления) США как такового.

Президент Путин, отвечая этим деятелям (многие из которых его поддерживают), не раз высказывался на тему о том, что Россия не заинтересована в поражении США в Ираке и что поражение Буша стало бы победой террористов. Выбор Путиным такого варианта действий был личным решением президента. В то же время этот выбор не повис в воздухе. Наиболее прагматически настроенная часть политического истеблишмента, включая так называемых силовиков, была готова негласно согласиться с американским лидерством, которое России, в сущности, не мешало. Прагматики во главе с Путиным существенно помогли США разгромить режим талибов в

Афганистане. Прагматизм, однако, – философия, но не стратегия. Несмотря на присутствие в высшем эшелоне власти сторонников изоляционистского подхода, внешнеполитический курс Москвы в начале 2000-х годов больше соответствовал взглядам умеренных интеграторов. Тем не менее движение в сторону США имело свои границы. Предложение либерального крыла о формальном закреплении или хотя бы вербализации «асимметричного партнерства» со сверхдержавой было отвергнуто как неравноправное. «Стратегический выбор» не сопровождался новой улучшенной редакцией политики присоединения. Сотрудники спецслужб и партфункционеры – опора президента – с тревогой наблюдали наступление «новой Атлантиды»38 и видели «англосаксов» в качестве потенциальных противников. При Путине Россия в ходе периодических учений Стратегических ядерных сил продолжала демонстрировать свою ядерную мощь. Неофициальные предложения о союзе с США, исходившие от Кремля в 2002–2003 гг., были сочтены в Вашингтоне недостаточными. Со своей стороны, США не были достаточно заинтересованы в углублении отношений с Россией.

В этих условиях известным продолжением и развитием темы многополярной внешней политики стала попытка Москвы в преддверии Иракской войны сблизиться с ведущими странами Европы, чтобы уравновесить США, но уже внутри западного сообщества39. «Новой Антанты» в составе Франции, Германии и России, однако, не получилось. Ситуативного совпадения позиций трех стран по иракской проблеме было недостаточно для формирования постоянного альянса. Слишком многое объединяло Францию и Германию с США (мировоззрение, общественные ценности) и разделяло их с Россией. Альянса внутри Запада не получилось, потому что Россия 2000-х годов находилась вне его. В списке приоритетов Парижа и Берлина отношения с Москвой стояли не только ниже проблематики Европейского союза и трансатлантических связей, но и имели иное содержание (энергетика, возможности инвестирования и т. д.). Что касалось Москвы, то стратегической целью Путина оставалось не вхождение России на более или менее выгодных условиях в Pax Americana, а реконституирование ее как современной великой державы. Главным было то, что Россия качественно отличалась от западных демократий.

Часть западных элит сделала вывод: нужно «принять Россию такой, какова она есть»40, и не требовать от нее невозможного, т. е. превращения в общество западного типа. Ответ на вопрос, «какова Россия» в начале XXI в., попытались дать А. Шлейфер и Д. Трисман41 в опубликованной весной 2004 г. статье «Обычная страна». Эта статья стала популярной среди тех в Вашингтоне, кто практически занимался российскими делами. Администрация Дж. Буша-младшего вначале рассматривала Россию как традиционную великую державу, отказывалась от вмешательства в российские дела, не делая при этом послаблений для России во внешней политике. Затем под давлением общественного мнения курс администрации подвергся коррекции, и ее представители стали публично критиковать действия российских властей (дело ЮКОСа, свобода СМИ, назначение губернаторов, права человека в Чечне и т. п.). Тем не менее базовый подход администрации Буша по-прежнему исключал вовлеченность во внутрироссийские дела.

Важно заметить, что российская общественность на протяжении всего первого президентства Путина поддерживала ориентацию на развитые страны – США, Западную Европу и Японию. В мягком рейтинговом голосовании они собирали 27–30, 49–54 и 23–26 пунктов соответственно – по сравнению с 38–53 пунктами за СНГ, 21–22 пунктами за Китай и Индию и 7-11 пунктами, которые собирали Ирак, Ливия, Куба и Северная Корея42. Начиная с 2000 г. свыше 70 % респондентов выступали за укрепление взаимовыгодных связей со странами Запада по сравнению с 11–16 % высказывавшихся за дистанцирование от Запада43.

Трагедия Беслана в сентябре 2004 г. стала очередным поворотным пунктом в эволюции российской «западной» политики. Частичный возврат к традиционализму, проявившийся во внутренней политике Кремля, затронул и внешнюю политику. Прагматизм Путина совершил очередную эволюцию. При сохранении внешне дружественных отношений с ведущими странами Запада (прежде всего США и Германией) Кремль решил свести к минимуму возможное влияние правительств и неправительственных организаций Запада на развитие внутриполитической ситуации в России.

В следующем разделе главы рассмотрены конкретные проблемы отношений России с институтами западного общества.

Отношения Россия – НАТО

НАТО БЫЛО ДЛЯ СССР главным символом «холодной войны». После окончания конфронтации отношения с НАТО приобрели характер индикатора качества новых отношений между бывшими противниками. Несмотря на то что начиная с 2000-х годов значение и роль НАТО подвергается пересмотру и переосмыслению (в том числе и в России), отношения России с Североатлантическим союзом сохраняют принципиальное значение для обеих сторон.

Еще в 1990 г. в Лондонской декларации НАТО заявило, что Советский Союз и страны ОВД не являются больше противниками44. Генеральный секретарь альянса Манфред Вернер совершил исторический визит в Москву. В период знакомства у обеих сторон превалировала осторожность.

Римская декларация НАТО45 (ноябрь 1991 г.) провозгласила широкий подход к проблеме безопасности, включавший партнерство со странами Центральной и Восточной Европы (в том числе распадавшегося на глазах Советского Союза) и Балтии. На заседании Совета НАТО в декабре 1991 г. говорилось, что основой такого партнерства становятся общие ценности46 (в действительности на тот момент – лишь на уровне деклараций). Первым органом нового партнерства стал Совет североатлантического сотрудничества (ССАС), который был призван стать одновременно органом связи между НАТО и бывшими противниками, форумом обсуждения проблем европейской безопасности и каналом передачи западного опыта для осуществления реформ в оборонной сфере и, более широко, распространения демократии и свободы, содействия рыночным реформам и обеспечения прав человека. Приверженность демократическим принципам и соблюдение прав человека были объявлены основой нового сотрудничества.