Шаг за край - Тина Сескис

— Ты что, блин, имеешь в виду? — насупился он.

— Э-э, ну, Ричард говорил, что обеспокоен сделкой с Фитцроем, мне просто интересно, что он этим хотел сказать?

— А какое, блин, отношение это имеет к тебе?

Ангел решила, что двух «блинов» достаточно. Она встала во весь свой рост, во все свои пять футов и два дюйма[24], и сказала:

— Не надо со мной так разговаривать. Кто ты, по–твоему, такой?

Во взгляде, который бросил на нее тогда Энтони, полыхала такая лютая ненависть, что желудок у нее скрутило еще сильнее, чем от его ругани. Сдерживая ярость, он выбрался из мягкой трясины дивана и твердым шагом направился к свободной спальне. На пороге он повременил, словно бы смягчаясь, а потом передумал и все же вошел в комнату, при этом так хлопнул дверью, что в коридоре упал и разбился один из портретов его коллекции джазовых знаменитостей, трещина прошла прямо через гламурную улыбку на лице американского саксофониста Чарли Паркера.

Время шло, и Энтони вел себя все более и более безрассудно. Случись Ангел пережарить хлебец, или ему не нравился ее наряд, или кто–то из подружек звонил ей, чтоб поболтать, он тут же выходил из себя, кричал, орал, обзывал ее последними словами. Ангел пыталась постоять за себя, только это было сложно, казалось, она теперь во всем зависела от него. С работы она ушла, ее квартиру, ее друзей унесло прочь, а что у нее осталось? Красивые наряды да дорогие ресторанные посиделки, дух захватывающий вид на Темзу — и любовник, который ее материт. У нее даже не было желания обратиться к матери: Рут, похоже, была в восторге, что Ангел попался такой очаровательный богатый любовник, — а раскрывать правду было унизительно. Вот Ангел и старалась изо всех сил не огорчать Энтони, что, говоря честно, не стоило забот, к тому же теперь она редко виделась с подругами, привыкла надевать только то, что им, она знала, будет одобрено, и никогда больше не перечила. Даже когда он принимался указывать ей, что можно, а что нельзя заказывать в ресторанах, она не обременяла себя попытками настоять на своем выборе: ссоры были для нее невыносимы.

Так могло бы тянуться гораздо дольше, если бы Энтони не поддал газу. Ему уже мало было впадать в ярость и изрыгать ругательства, в ход пошли высказывания вроде: «Еще раз забудешь включить посудомойку, я тебя покалечу». А потом, когда и это не подействовало, он стал бить ее и плевать ей в лицо, заходясь в крике.

Ангел действительно очень старалась доставить Энтони счастье: она не хотела уподобляться матери, заводить вереницу захудалых ухажеров и время от времени наведываться на «Скорой» в больницу в сопровождении маленького перепуганного ребенка. Энтони, по сути, был славным малым, он так хорошо к ней относился поначалу, ведь было же? Наверняка она могла бы вернуть то время, если б получше постаралась. И все ж ирония состояла в том, что, чем больше она старалась утихомирить его, тем больше напрашивалась на неизбежную выволочку, а когда та случалась, то была безжалостной. Потом он, рыдая, крепко прижимал ее к себе, обещал никогда больше не допускать такого, но когда Ангел предложила подыскать себе, где пожить, пока он сам в себе разберется, он просто–напросто запер ее в квартире и отобрал мобильник. Она подумала было выйти на выложенный мрамором балкон и кричать, обращаясь к реке, что ее держат в заточении, но Энтони, похоже, перехватил ее мысли и запер заодно и дверь на балкон.

В первый раз он продержал ее в узницах неделю, пока не убедился, что преподанный урок она усвоила. Впрочем, он редко запирал ее после того, как она вовсе перестала противиться: в конце концов, она понимала, что чем–то заслужила такое обращение. Ангел похудела, волосы у нее поблекли, и Энтони не замедлил называть ее безобразной и бесполезной, уверять, что никому другому она не нужна, — и она даже начала верить этому.

Ангел понимала, что ей нужно вырваться от своего любовника, но ей просто в голову не приходило, что надо делать, такой она выглядела слабой и нерешительной. Она не могла призвать на помощь никого из своих друзей, Энтони удалил все номера телефонов из ее мобильника, прежде чем наконец–то вернул его ей. Он наверняка отыскал бы ее, если бы она убежала к кому–нибудь из своих подружек, он знал, где жила ее мать, так что и туда уйти она не могла.

Кончилось тем, что Ангел припомнила, как кто–то с работы сказал, что в доме, где он живет, часто оказывается свободной комната, наверное, он смог бы помочь ей. Одним ясным апрельским утром, когда Энтони уехал на встречу в Сити и сладкий дух цветущих вишен настроил его более миролюбиво, Ангел сделала свой ход.

Шагая вдоль реки, она ощущала себя призраком, невидимкой, ужасаясь тому, что не должна бы тут находиться, волновалась, как бы кто не сообщил о ней. Убеждала себя не быть глупенькой и, склонив голову, идти дальше против ветра. Она прошла Галерею Хэя, потом вышла на Тули–стрит, где увидела телефон–автомат, один из тех самых старомодных красных, которыми когда–то пользовались лондонцы. Она сама в таком не бывала уже много лет, однако незабвенная вонь застарелой мочи и высохшей слюны была до того тошнотворна, что она задохнулась, а карточки на окошках, наверное, оставляли ее подружки. Она позвонила в справочную, потом в казино, где после почти двухминутных гудков кто–то из служащих снял трубку. Когда он спросил, кто звонит, она ответила, что это Ангела, и служащий, ни о чем не расспрашивая, соединил ее, ей повезло: приятель работал в эту смену. Соображал он блестяще. Ангел ничего не пришлось объяснять. Приятель велел ей уходить — и немедленно, — так что она бросилась обратно в квартиру, собрала свои любимые наряды, оставив все остальное. Когда же спустя четверть часа она вышла из дому, бледно–серые облака затянули солнце, стало прохладнее, еще более зловеще, быстролетящие тени были резки, определенны, пейзаж под ними менялся. Ангел взмахнула рукой, останавливая такси, и машина повезла ее за реку, потом к Сити поближе к Энтони, потом, слава все святым, снова подальше от него, вдоль Аппер–стрит к Финсбери — Парк. Попав туда, она обнаружила, что дом — лачуга, от него не открывался вид на реку и там не было ливрейного привратника, который приветствовал бы ее: «Доброе утро, мисс Крауфорд», — зато он был безопасен, а она свободна, так что для Ангел это был — дворец.

38

Ангел возвращается из туалета, она в хорошем настроении, глаза у нее сверкают, и я едва не жалею, что не пошла вместе с ней. Она садится по другую сторону от Саймона и заводит разговор с Х из КСГХ, могу догадаться, что ей понадобится немного времени, чтобы понять, что он иждивенец всей четверки, человек без таланта, кому просто повезло. Ангел так сообразительна и способна, что стыд берет при мысли, что все это уходит всего лишь на работу в казино, она могла бы сделать гораздо больше, а потом я вспоминаю, через что ей довелось пройти, и уже чудом считаю, что она вообще выжила.