Пятый постулат - Кира Измайлова

— Эй, слышишь меня? — окликнул он. — Отвечай!

— Слышу… — отозвалась Маша, но с места не тронулась.

«Зелье!» — вспомнил Весьямиэль. Вот оно что! И впрямь, удачно вышло.

— А ну, подойди, — велел он.

Маша встала и деревянной походкой приблизилась.

— Отлично! Просто отлично! — с искренней радостью произнес мужчина.

В самом деле: не придется препираться с упрямой девкой с риском перебудить весь дом, убеждать ее в чем-то, оправдываться, чего доброго…

— Возьми с кровати покрывало и закутайся, — сказал он, и Маша исполнила это. Искать ее одежду было некогда. — А теперь тихо, очень тихо иди за мной…

Выбраться из дома им удалось без труда. Конюх преспокойно дрых, и Весьямиэль без помех забрал своего коня. У ворот бдили двое, но одного он уложил отдохнуть, а второму Маша, повинуясь приказу, двинула в лоб, и тот присоединился к напарнику.

Разбою вовсе не понравилось, когда на него взгромоздились сразу двое, но Весьямиэль решил, что заставить Машу бежать рядом с конем, конечно, очень заманчиво, но непрактично. Босая девка собьет ноги, да и отставать будет, а к утру им надо быть далеко. И, кстати говоря, неизвестно, соображает ли она сейчас что-нибудь. Если да, если потом вспомнит… Будет забавно, конечно, но к чему лишний шум?

Зорька, унюхав хозяйку, обрадовалась, но та даже не подошла погладить лошадь. Так и стояла столбом, пока Весьямиэль не приказал ей переодеться и забираться на телегу. Там она и устроилась, править пришлось ему: он не доверял одурманенной девушке.

«Любопытно, когда она отойдет от этой дряни? — подумал он, выводя Зорьку на дорогу. Двигаться он собирался мимо поместья Ирона, а дальше полями. Вряд ли тот кинется вдогонку… — Конечно, когда она покорна — это прекрасно. Она молчит и выполняет мои приказы. С другой стороны… Это отвратительно. Колода колодой. Странные вкусы у Ирона, хотя… наряд ей даже шёл. Надо приберечь, вдруг выступать будем — изобразит дикую лесную женщину…»

Он подхлестнул Зорьку, и телега бодро покатилась по дороге…

Глава 19. Перелом

Противное это было ощущение — ощущать себя куклой в чужих руках. Верно, так и чувствуют себя всякие пупсы в жадных руках детей, вот только намерения у Властителя были совершенно не детские, и не для того он превратил Машу в живое подобие игрушки, чтоб нарядить и поставить на полку. Нет, у Властителя были намного более опасные планы, и девушка ничего, совершенно ничего не могла этому противопоставить.

Когда дверь в спальню Властителя отворилась, Маша уже решила, что это явился сластолюбивый Ронан-дикарь. Конечно, Маша отнюдь не была невинной девицей, однако Властитель намеревался воспользоваться ее беспомощным состоянием и банально изнасиловать, а это больно и противно для любой женщины. А Маша не могла ни дернуться, ни вырваться, ни стукнуть негодяя, лишь молча лежать и терпеть, и от понимания этого она расплакалась бы, если б сумела. Но даже этой возможности Маша была лишена…

Потому она искренне обрадовалась появлению Веся. Да, он предатель — продал ее людям Властителя! — но ведь явился же, не бросил!

Впрочем, радость ее несколько поутихла, когда Маша поняла, что Весь обращается с ней так же бесцеремонно, как Властитель. Хорошо, хоть лапать не стал!

Маша осознавала, что с ней происходит, хоть перед глазами все плыло, а любой, даже самый тихий звук отдавался в голове гулким эхом.

Но они выбрались, и, право, ради этого стоило стерпеть все неудобства, даже лицезрение противного Веся, даже то, как он с нею обращался.

Девушка, точно колода, лежала на телеге, не в силах шевельнуться без приказа.

Весь молча правил Зорькой, размышлял о чем-то, а Маша могла только валяться и думать, что б она сказала этому самому Властителю, если бы вдруг вновь оказалась с ним лицом к лицу — конечно, в полном сознании и боеготовности. Теперь девушка сожалела, что так гуманно отнеслась к бессовестному насильнику, нужно было попросту убить его! И пусть в плоть и кровь въелось, что никто не вправе отнимать жизнь, кроме как по приговору народного суда, пусть бы ее судили и казнили за убийство Властителя, но зато он бы больше ни одну девушку не снасильничал!

Маша предавалась кровожадным мыслям, находя в них некоторое утешение. Да больше ей, в сущности, ничего и не оставалось. Это было мерзко и унизительно, но с этим нельзя было ничего поделать, лишь надеяться, что действие зелья пройдет само, противоядие не потребуется.

По счастью, именно так и оказалось, хоть Маша и не знала, сколько минуло времени, пока действие этой гадости начало заканчиваться.

Кроме пренеприятного ощущения беспомощности, зелье, как оказалось, обладало еще и противными побочными эффектами. Когда к Маше постепенно стало возвращаться нормальное ощущение собственного тела, к этому добавилась тошнота и резь в животе, да еще и голова кружилась.

В итоге к тому времени, когда Маша достаточно пришла в себя, чтоб потребовать остановки (Весь ведь не догадался скомандовать ей сходить в кустики, а сама принять решение она не могла!), настроение у нее было преотвратное.

На привале, сделав все свои дела, Маша не преминула обрушить на Веся праведное негодование:

— Как ты мог меня им продать?! — бушевала она. — Я человек, а значит, как завещал Вождь, совершенно свободна! А ты предал меня, сбыл, будто ненужную побрякушку!

Весьямиэль в ответ только усмехнулся и холодно промолвил:

— Скажи спасибо, что я тебя не оставил у этого извращенца, глупая девка! Что я, по-твоему, мог противопоставить людям Властителя равнин? Если б я отказался, то тебя бы просто забрали силком, а меня отколотили, а то и убили бы, поскольку осмелился поднять руку на представителей законной власти. А ты и потерпела бы, не переломилась!

— Ах ты… — потеряла дар связной речи Маша. Он еще и смеет настаивать на своей правоте! Да, может, у него и не было другого выхода, но страшно подумать, что с нею могло случиться!

Вот только что делать теперь? Бросить Веся и Зорьку (девушка была уверена, что лошадь он ей не отдаст), и отправиться одной пешком? Без денег, без помощи, в этом враждебном мире… И далеко она уйдет? Так что выбора у Маши особенного не было. Плохо, конечно, что Весь не раскаялся и не осознал всю глубину своего морального падения, но, видно, это издержки благородного воспитания. Он ведь рассказывал, что в его мире человек человеку — враг, а не так, как в родном мире Маши. Девушку учили, что всегда нужно всем помогать, если в том есть нужда, протягивать руку помощи любому нуждающемуся. А Весьямиэля, видно, этому не обучали.

— Прав был Вождь, аристократам верить нельзя! — горько молвила она, отворачиваясь.

— И не верь, больно надо, — ответил на это Весь, забираясь на телегу. — Ты на своего Вождя полагайся, а я тебе ничего не должен. Не нравится — уходи, я тебя держать не стану, нужна ты мне больно!

Маше ничего не оставалось, кроме как устроиться рядом с ним.

А вредный Весь, явно насмехаясь, пробормотал себе под нос:

— Жалко, не попросил у Властителя этого зелья про запас. Оказывается, крайне полезная штука…

Маша насупилась, но ничего не ответила.

Путешествие продолжалось…

Деньги таяли, будто их какая-то мифическая деньгожорка подъедала. Чем ближе к столице, тем дороже становились припасы, тем больше брали за постой, и даже распоследний крестьянин, продавая путешественникам немного овса для лошадей, торговался, как ушлый купец. Весьямиэль хмуро ощупывал всё тощающий кошель, пока не пришел к выводу, что пути у них осталось два: или затянуть пояса потуже, продать телегу и, пожалуй, одну из лошадей — тогда они смогут дотянуть до места назначения, или же снова выдать себя за артистов. Очень не хотелось светиться так близко от столицы, но… С другой стороны, кто мог предположить, будто беглецы окажутся именно здесь? Да кто их вообще может признать?

Весьямиэль подумывал, правда, перекрасить Маше волосы — уж больно ее солнечная рыжина (девушка упоминала, что про таких у нее на родине говорили «Вождь по макушке погладил») бросалась в глаза. Потом вспомнил про собственную косу, хмыкнул про себя и махнул рукой. Такую парочку трудно не заметить: девица, которая боевого буйвола на бегу остановит и рога ему же в задницу воткнет, и он сам — слишком малорослый и хрупкий по местным меркам, Весьямиэль мог бы сойти за подростка, если бы не лицо. Лицо, а в особенности его выражение выдавали человека хорошо пожившего, пусть и не старого, но опытного, недоброго и опасного. Весьямиэль мог притвориться наивным юношей, но это требовало слишком серьезных усилий, а утруждаться без причины он не любил.

— Маша! — окликнул он.

— Что? — отозвалась девушка. После зелья она до сих пор иногда погружалась в какое-то оцепенение, не сразу и дозовешься. Хорошо еще, это быстро проходило, вот и сейчас она откликнулась почти сразу.