Хаидэ - Елена Блонди

— Так, — сказала вселенная, ставя новую точку.

И, вторя, двое вскрикнули одновременно, схлестывая тела, обрушиваясь на песок, будто они две огромных горы, веселых и тяжких.

«Донн-нн» проговорило женское тело, растекаясь, пластаясь под потяжелевшим мужским, истекающим быстрым, сразу высыхающим потом, «дон-н-н» — пело, а княгиня, слушая, прижимала мужчину к себе, крепко обхватив руками. Втискивала, будто в масло, теряя формы и очертания, забирая в мягкое, что кругом, везде, кроме рук, не желающих отпускать.

«Аххх-ха» говорило тело мужское, наваливаясь и обмякая, наползая на женщину, раскидывая поверх ноги и руки.

И все стихло. Только мерно шуршали метелки высокой травы, разглядывая лежащих, и что-то шепотом рассказывая о них друг другу.

Тишина тонко звенела, подталкивая бегущую кровь, гладила жилки ласковой лапкой, утишая биение, усмиряла удары сердец. И когда кровь, по-прежнему звеня, потекла ровно, успокаиваясь, Техути оторвал лицо от женской щеки и, жадно разглядывая короткий нос и капельки пота на верхней губе, прошептал:

— Ты… Хаи, ты…

— Да.

— Думаешь, они слышали нас?

— Они мои воины, Тех. Слышали, да.

Он зашевелился, бережно освобождая женщину из-под тяжелого тела, сполз и, вздохнув, повалился на спину, тут же нашарив и сжав ее руку.

— Как? Как ты делаешь это? Ты…

— Речи мужчины, — улыбнулась, прижимая босую ногу к его щиколотке.

— Не-е-ет, — он затряс головой, сморщился, досадуя на то, что и правда, говорит и скажет слова, которые говорил десятки раз до этого каждой женщине, что лежала под ним. А оказалось, они значат совсем другое. И не продолжая, признался:

— Не могу сказать. Ты поверь мне.

Слушая свое тело, которое все еще продолжало звучать, Хаидэ думала о том, что ведь она чувствует так. И было такое… Такое! Наверное, нет, — конечно, он почувствовал то же самое! Да.

— Да. Я верю. Потому что никто никогда — так.

Высоко через синеву летели лебеди, вытянув шеи и кликая при каждом взмахе крыльев. Какая тяжелая работа — лететь, подумала она, двигаясь вместе с ними и тоже взмахивая крыльями, с усилием, вырывавшем из глотки крик.

Садясь, опустила подол туники на бедра, разгладила влажную ткань. Глядя на лицо Техути, такое красивое, с легкой тенью, пересекавшей смуглую скулу, сказала:

— У меня было много мужчин. Ты знаешь. Ни один из них не заставлял мое тело петь. Лишь ты.

Он смотрел. Она трогала пальцем скулу, мочку уха, ямку на шее.

— Поверь и ты мне.

И добавила негромко:

— Любимый.

Глава 16

Память ее была похожа на солнечный камень, куски которого вырывались из сухой глины и сверкали углами, подставленными свету. Возьмешь его — тяжелый, с гладкими боками, подденешь слоистый краешек, и он отойдет тончайшей пластинкой — прозрачной, как воздух, но с радужными переливами на поверхности. Все случившееся никуда не уходило, покрывалось сверху еще одни тонким слоем, превращаясь из невесомых пластинок в тяжелый кусок с переливчатым блеском.

«Этот камень — моя жизнь» — княгиня, подержав в руке тяжелый обломок, положила его рядом с босой ногой и взяла другой, поменьше, с острыми гранями. Усмехнулась задумчиво, отколупывая тонкую пластинку. Поднесла к лицу и посмотрела, как кривится солнце, расползаясь по волнистой прозрачности.

«А этот — мужчины, что были во мне»…

Нуба, которого она заставила, в детской и злой самоуверенности только что созревшего тела. Будто для них обоих это были лишь тела, которым велено слиться. Для нее — да. А для него? Ей казалось тогда, если любит, то и должен обрадоваться подарку. Сейчас понимала — любовь хочет большего. Ей мало отданного по расчету тела.

Обидела. Заставила мучиться.

«Это если любил. Как женщину. Но мог ведь просто — как отданного под защиту ребенка. Девочку, что выросла на глазах».

Вторая пластинка отвалилась, будто сама и, треснув, рассыпалась в пальцах, пачкая их белой пыльцой.

«Теренций. Тогда, когда приехал и смотрел на меня холодными глазами из-под тяжелых век. Глупая девчонка, думала тогда — хочет обидеть. А это смотрело его равнодушие».

Равнодушие мужчины, оценивающего женские стати. А их у нее было поменьше, чем у рабынь, которых выбирал и покупал специально для любовных утех — своих и для гостей. Он поил ее любовными зельями, заставляя тело находиться в беспрерывном томлении, отбирающем силы и разум. И приводил ей любовников. Иногда мужчины сменялись так часто, что она не запоминала лиц. Да и не хотела помнить. Пока голод ее тела утоляли их тела.

Хаидэ положила обломок на колени и двумя руками разломила крошащийся камень. Отрывая, бросала на песок пластинки, давила их пяткой. Солнце суетилось, прыгало с одного осколка на другой и рассыпалось слюдяной крошкой.

И снова Нуба… Закутанный в старый плащ, серьезный, крадется к задней калитке, а она ступает позади, натыкаясь на его спину. И потом, пробежав ночными улочками, скользнув обок дощатых пристаней и, продравшись через черные заросли олив, они прыгают на песок маленького пляжика. Чтоб, сбросив одежды, сходу кинуться в теплую неподвижную воду.

Можно ли это считать частью ее мужского обломка? Ведь не было ничего, плавали, а потом она сидела у него на коленях, ничего не видя вокруг из-за широких плеч и большой головы, прижималась к груди, где мерно стукало сердце. И это было, будто она дома.

Княгиня положила тонкую гладкую пластину на согнутое колено, качнула пальцем, следя за светлыми бликами.

Жаль, вылазки становились все реже. И пришло время, когда ей стало невыносимо смотреть в глаза немому рабу, который не говорил, верно ли она читает в них — укоризну, презрение, жалость….

Время шло, ложась прозрачными слоями. Невесомыми. Тонкими.

«Вот Техути. Не этот. А тот, прежний, о котором знала лишь — кровь бьется в сердце от одного его взгляда».

Пластинка Нубы, качнувшись, упала с колена, покрытого красноватым свежим загаром.

Как удивительно узнавать человека! Нубу она знала еще до встречи. И когда увидела, то все сделала, как надо, потому что была уверена. Ведь он был ее Нубой. А с Техути совсем по-другому. Вот она видит его впервые — невысок, тонок, с чистым и ничем не примечательным лицом. Серые глаза, без глубины, и показалось ей, будто прослоены чем-то непонятным. Именно — непонятно, что там. И хорошо ли оно. Что-то… холодное…

Но вот заговорил, и все встало на места. Он стал собой. Далеким, еще незнакомым, но нити между ними уже связались и стали крепнуть день ото дня.

А пока это происходило, было и другое…

Она отломила сразу несколько пластинок, поцарапав край ладони.