Единственная - Кира Касс

– Ты что… Ты что, собираешься отменить касты? – спросила я, поднимая глаза на Максона.

– Таков мой замысел, – с улыбкой отозвался он. – Только не радуйся раньше времени. Это дело небыстрое. Но, думаю, все получится. Вот, смотри. – Он перелистал страницы и ткнул в один из абзацев. – Я планирую начать с низов. Для начала я хочу упразднить Восьмерок. Нам сейчас как никогда нужны строители, и если все организовать с умом, Восьмерок можно будет присоединить к Семеркам. Дальше будет сложнее. Нужно найти способ избавиться от стереотипов, связанных с номерами каст, но это та цель, к которой я стремлюсь.

Я утратила дар речи. Всю жизнь я жила в мире, в котором номер касты был чем-то вроде привычной одежды. А сейчас в руках у меня был документ, обещавший стереть наконец те незримые границы, которые мы воздвигли между людьми.

Максон коснулся моей руки:

– Я хочу, чтобы ты знала: это все твоих рук дело. С того дня, когда ты вызвала меня в коридор и рассказала о том, как тебе приходилось голодать, я обдумывал этот проект. Именно поэтому я так расстроился из-за твоей презентации: у меня был готов менее революционный способ добиться той же цели. Но если бы не ты, подобная мысль никогда бы не пришла мне в голову.

Я судорожно вздохнула и вновь уткнулась в бумаги. Вся моя недолгая жизнь пронеслась у меня перед глазами. Я никогда не думала, что окажусь способна на что-то большее, нежели всю жизнь петь для людей на вечеринках и, может быть, когда-нибудь выйти замуж. При мысли о том, какое значение это будет иметь для народа Иллеа, сердце мое забилось. Меня переполняли смирение и гордость.

– Это еще не все, – нерешительно произнес Максон, пока я продолжала читать текст документа.

И тут поверх бумаг плюхнулся открытый бархатный футляр с кольцом. В лучах солнечного света, льющихся в окна, оно сияло и искрилось.

– Я спал с этой дурацкой штуковиной под подушкой, – с притворным раздражением произнес он. Я посмотрела на него, все еще слишком ошеломленная, чтобы что-то сказать. Немой вопрос в моих глазах наверняка не укрылся от Максона, но для него сейчас важнее было задать тот вопрос, который беспокоил его самого. – Тебе нравится?

Тончайшие золотые вьюнки сплетались, образуя круг, увенчанный двумя драгоценными камнями – зеленым и фиолетовым, – которые словно сливались в поцелуе. Фиолетовый был моим натальным камнем, так что зеленый, надо полагать, был натальным камнем Максона. Две цветные искорки смыкались в неделимое целое, символизируя нас двоих.

Я несколько раз порывалась открыть рот, чтобы ответить, но смогла лишь улыбнуться, сморгнуть с ресниц слезы и молча кивнуть.

Максон кашлянул:

– Я уже дважды пытался сделать это в торжественной обстановке, но потерпел фиаско. А сейчас я не в состоянии даже встать на одно колено. Надеюсь, ты не обидишься, если я обойдусь без театральных эффектов.

Я молча кивнула. Мне так и не удалось обрести дар речи.

Максон сглотнул и дернул здоровым плечом.

– Я люблю тебя, – просто произнес он. – Мне следовало сказать об этом тебе давным-давно. Может, тогда мы с тобой не наделали бы столько глупых ошибок. А с другой стороны, – добавил он, и его губы дрогнули в улыбке, – иногда мне кажется, что именно благодаря всем этим препонам я полюбил тебя так сильно.

Слезы выступили у меня на глазах, повисли на кончиках ресниц, готовые в любой миг сорваться.

– Я сказал тебе чистую правду. Мое сердце принадлежит одной тебе. Как ты уже знаешь, я скорее умру, чем допущу, чтобы тебе причинили боль. Когда меня ранили и я упал на пол в полной уверенности, что умираю, я не мог думать ни о чем, кроме тебя. – Максон был вынужден прерваться. Он сглотнул, и я увидела, что он, как и я, едва сдерживает слезы. Немного помолчав, он продолжил: – За эти секунды я успел оплакать все, что потерял. Что мне никогда не доведется увидеть ни как ты идешь ко мне по проходу в церкви, ни отражения твоих черт в наших детях, ни того, как твои волосы окрасятся серебром. И в то же самое время я ни о чем не жалел. Если моя гибель значила, что ты будешь жить. – Он снова дернул плечом. – Разве мог я об этом жалеть?

Я не могла больше сдерживаться и разрыдалась по-настоящему. Как до этой секунды я могла думать, что знаю, каково это – быть любимой? Никогда прежде я не испытывала ничего, что могло бы сравниться с этим растущим и ширящимся чувством, расцветающим в моем сердце и наполняющим каждую клеточку моего существа безграничным теплом.

– Америка, – ласково сказал Максон и заставил меня утереть слезы и взглянуть ему в глаза. – Я знаю, ты видишь перед собой короля, но я хочу, чтобы ты понимала: это не приказ. Это просьба, мольба. Я прошу тебя сделать меня счастливейшим из всех людей на земле и оказать мне честь стать моей женой.

Я не могла выразить, как страстно мне этого хотелось. Но то, с чем не справился голос, удалось моему телу. Я бросилась к Максону в объятия и крепко к нему прижалась, совершенно уверенная, что ничто на свете не сможет разлучить нас. Он поцеловал меня, и я ощутила абсолютную уверенность, что все в моей жизни встало на свои места. Здесь, в объятиях Максона, я обрела все, чего хотела, даже то, в чем нуждалась, сама о том не догадываясь. И если он был со мной рядом, готовый направлять меня и вести за собой, мне не страшно было бросить вызов всему миру.

Слишком скоро Максон оторвался от моих губ и, отстранившись, заглянул мне в глаза. Его лицо сказало мне все, что я хотела знать. Я была дома. И тогда я наконец обрела голос.

– Да.

Эпилог

Я пытаюсь не дрожать, но ничего не выходит. Любая девушка на моем месте вела бы себя точно так же. Слишком важный сегодня день, слишком тяжелое платье, слишком много взглядов устремлено в эту минуту на меня. Я должна быть отважной, но ничего не могу с собой поделать.

Я знаю, что, когда двери распахнутся, я увижу Максона, который ожидает меня перед алтарем, и пока идут последние приготовления, я цепляюсь за это обещание и пытаюсь взять себя в руки.

– А! Наша очередь! – восклицает мама, уловив перемену в музыке.

Сильвия знаком подзывает моих родных. Джеймс с Кенной уже приготовились. Джерад носится вокруг и, конечно, уже успел измять свой новый парадный костюм. Тщетно Мэй пытается заставить его две секунды постоять на одном месте. Впрочем, несмотря на встрепанный вид Джерада, мои родные выглядят сегодня на удивление величественно.

Я рада, что мои близкие могут разделить со мной мою радость, но боль при мысли о том, что папа не дожил до этого дня, не утихает. Впрочем, я чувствую его незримое присутствие, слышу в ушах его голос. Он говорит, как сильно любит меня и гордится мной, какая я красавица. Я так хорошо его знала, что точно уверена в том, какие именно слова он сказал бы мне сегодня; надеюсь, так оно и останется навсегда и его образ никогда меня не покинет.

Я так глубоко погружаюсь в свои мысли, что Мэй удается подобраться ко мне незамеченной.

– Ты такая красивая, Амес, – вздыхает она, касаясь затейливого кружева на моем высоком воротничке.

– Мэри превзошла саму себя, правда? – соглашаюсь я и провожу рукой по своему подвенечному платью.

Из трех моих верных горничных сейчас при мне осталась одна Мэри. Когда улеглась пыль, мы обнаружили, что потери значительно больше, чем казалось на первый взгляд. Люси благополучно пережила нападение, но предпочла покинуть службу, а тела Энн мы так и не нашли.

Еще одна брешь в моем сердце.

– Боже, Амес, да ты вся дрожишь! – Мэй хватает меня за руки, чтобы не тряслись, и смеется над моей нервозностью.

– Знаю, знаю. Ничего не могу с собой поделать.

– Марли! – зовет Мэй. – Иди сюда, помоги успокоить Америку.

Подходит моя единственная свидетельница; глаза у нее сияют ярко, как никогда. В присутствии этих двоих я и в самом деле начинаю чувствовать себя спокойнее.

– Не волнуйся, Америка, он обязательно появится, – поддразнивает она.

Мэй хохочет, и я шутливо хлопаю обеих.

– Меня беспокоит вовсе не то, что он может передумать! Я боюсь, что споткнусь, или назову его не тем именем, или еще что-нибудь в этом роде. С меня станется, – жалуюсь я.

Марли утыкается лбом в мой лоб.

– Сегодня такой день, который ничто не испортит.

– Мэй! – шипит мама.

– Так, мама начинает терять терпение. Ладно, увидимся.

Она чмокает воздух рядом с моей щекой, чтобы не испачкать меня помадой, и упархивает. Начинает играть музыка, и мои родные один за другим идут по проходу, по которому очень скоро предстоит идти к алтарю и мне.

Марли отступает на шаг назад:

– Я следующая?

– Да. Кстати, тебе очень идет этот цвет.