Несбывшаяся любовь императора - Елена Арсеньева

– А надо сказать, что если я в чем-то и завидовала Асенковой, то именно в том, что ей служила Раиска, – сказала Наденька, и Кравецкий мысленно продолжил: «Не считая красоты, таланта, славы и удачи», но снова счел за благо промолчать. – Она даст фору любому французскому куаферу. Это ведь Раиска посоветовала, чтобы Асенкова продолжала носить только гладко причесанные волосы с небольшими буклями на ушах, потому что это ей идет больше всех новомодных накладок и шиньонов.

«Ага, – смекнул Кравецкий, – вот откуда идет пристрастие самой Наденьки и прочих молодых актрис к этой совсем уж немодной прическе, вот почему они не делают пышных кудрей, которыми сейчас увлечены все светские дамы! Они пытаются подражать Асенковой! А эта девушка даже не знает, что изменила моду… Вернее, ее изменила опасная сплетница Раиска».

– Так, значит, бывшая субретка Асенковой теперь служит у вас? – уточнил Кравецкий.

– Да, – гордо кивнула Наденька. – И Асенкова, конечно, захлебывается от злости, но ничего не может поделать, потому что Раиска к ней ни за что не вернется, она теперь ее ненавидит и готова на все, чтобы ей навредить.

– Неужели на все? – задумчиво проговорил Кравецкий, решив, что Бог или дьявол – он пока еще точно не знал – в лице этой Раиски послал им с Наденькой очень ценную союзницу. Она, пожалуй, способна ему помочь исполнить тот план, который сложился у него в голове, вернее, в голове у одной очень странной и, пожалуй, страшной дамы…

Эта дама недавно прислала Кравецкому письмо, в котором настоятельно просила встречи. Он сначала решил, что еще одна актриса-неудачница просит создать ей имя. Но каково же было его изумление, когда карета с мрачным кучером, ожидавшая в условленном месте, привезла его в богатый дом, уединенно стоящий напротив Армянской церкви. Его встретила дама в черном – удивительно красивая, которую Кравецкий, бывший человеком приметливым, уже видел в театре, причем нередко. Она была всегда в сером, как будто исполняла последний срок траура, однако теперь у нее был траур полный, да и дом был скучно убран черным крепом.

Оказывается, месяц назад эта дама, Наталья Васильевна Шумилова, похоронила мужа. Видимо, месяц вдовства оказался слишком долгим сроком для нее, потому что она сразу начала делать Кравецкому такие авансы, бросать на него такие томные взгляды, что он почти не сомневался в том, где проведет эту ночь. И если он еще чего-то не мог понять, то лишь того, зачем он, человек невзрачный, понадобился этой красавице.

Наконец Наталья Васильевна открыла карты, и Кравецкий подумал, что давно так не удивлялся – ведь Наталье Васильевне нужно было погубить актрису Асенкову. Она жаждала ее позора, низвержения со сценического Олимпа, а затем и смерти и за исполнение этих своих желаний готова была очень хорошо заплатить.

Выложив все это, она резко склонилась к Кравецкому и поцеловала его в губы, но, хотя его никто и никогда еще так не целовал (после этого лобзанья Наденьки казались ему вялыми и пресными, как будто он целовался с беленой стенкой), он все же сказал, что ему требуется более весомый гонорар. Наталья Васильевна засмеялась и ответила, что награда не заставит себя ждать. При этом она махнула юбками так высоко, чего Кравецкий не видел ни в каком канкане, и обнажила прелестные ножки – не такие, конечно, безупречные, как у Асенковой, но и не такие тощенькие и коротенькие, как у Наденьки Самойловой. Но она понимает, что для деловых людей такой платы мало. А потому Кравецкий может рассчитывать на пять тысяч рублей, если желание Натальи Васильевны будет исполнено.

– Сударыня, – нетвердо проговорил Кравецкий, для которого сумма в пять тысяч рублей была уже за пределом мечтаний, и слова о ней звучали куда более маняще, чем песни сирен для Одиссея, но который ничего не понимал, а чувствовать себя дураком он терпеть не мог. – Вижу, что вы дама решительная и ни перед чем не остановитесь. Мне непонятна ваша игра. К чему вам тянуть время? Почему бы не нанять какого-нибудь лихого человека за гораздо меньшие деньги? Одним ударом ножа он избавит вас от всех неприятностей, которые причиняет вам эта актрисулька.

Тут Наталья Васильевна яростно сверкнула глазами и бросила, что до этого она, мол, и без советчиков могла додуматься, это проще пареной репы, да только Варвара Асенкова должна умереть постепенно, от какой-нибудь омерзительной хвори, все надо сделать хитро, и исполнить это должен именно Кравецкий, если хочет получить свои деньги и…

Тут она снова махнула юбками, открыв свое самое сокровенное и обдав Кравецкого манящим женским духом, а потом юбки благопристойно оправила и заявила, что будет его ждать с решением спустя три дня. За каждый день просрочки замысла он теряет сто рублей из обещанной суммы. Так что в его интересах поспешить.

Нынче как раз истекал день, назначенный для визита к Наталье Васильевне, день, когда начинался отсчет штрафных сумм, и Кравецкий, в голове у которого уже все сложилось самым ладным образом, выскочил из Наденькиной постели и принялся поспешно одеваться.

Литератор Николай Алексеевич Полевой, живший в Москве, закончил перевод на русский язык «Гамлета». Он отдал его одновременно в два театра: в Малый, где принца Датского играл Павел Мочалов, а Офелию – его постоянная партнерша Прасковья Орлова, и в Александринку – Василию Каратыгину и Варваре Асенковой.

Полевой приехал в Петербург посмотреть генеральную репетицию – и понял, что больше он этот город не покинет. Причина этому оказалась проста – Николай Алексеевич с первого взгляда влюбился в актрису, которой предстояло исполнять роль Офелии, – в Варю Асенкову.

Его поразили ее красота, искрометное веселье и в то же время – затаенная печаль в глазах; поразил ее образ жизни – открытый, беспорядочный, суматошный – и в то же время с этими тщетными попытками сохранить живую, нетронутую душу, сохранить тайну сердца…

Полевой чувствовал, как может чувствовать только влюбленный: тайна у этого сердца есть. Он кое-что заподозрил, когда увидел, как именно играет Варя роль девушки, влюбленной в принца, – роль Офелии, влюбленной в Гамлета. Потом до него дошли слухи, которых вокруг Вари клубилось множество: и про серьги, и про отказ повысить жалованье, и про монолог Эсмеральды… Но к тому времени ничто уже не могло изменить отношения к ней Полевого, потому что он влюбился смертельно, напрочь, безвозвратно пропал – безвозвратно и безнадежно.

Какие бы мечты он ни лелеял на заре этой любви – некрасивый, замкнутый, скромный, небогатый, немолодой, обремененный семейством, – Полевой очень скоро понял, что ему придется довольствоваться только дружбой, однако и это он считал драгоценнейшим даром. А уж когда увидел, как играет Варя Офелию, тут он, бедолага, и вовсе пропал, и дружба его превратилась в истинное поклонение, вернее в обожание.