Святые Спиркреста - Аврора Рид

назад, широко раскрыв глаза, и бормочу: — Пожалуйста, не ообращай внимания на то, что я сказала. Я даже не была серьезной, я…

Он тянется ко мне, и я отшатываюсь назад, но его рука обхватывает ручку моей сумки, которую он снимает с моего плеча. Я отстраняюсь от него, нахмурившись, когда он аккуратно ставит мою сумку на стул, а затем подходит ко мне.

Я снова отступаю, отступая от него в тенистый коридор прохода. Мягкий зеленый ковер заглушает звук моих шагов. Зак следует за мной, погружаясь вместе со мной в темноту огромных викторианских книжных полок.

— Я бы хотела… я бы хотела… — бормочу я, сама не понимая, что говорю.

Медленными, спокойными движениями Зак снимает очки и складывает их, убирая в карман. Затем он тянется ко мне, и на этот раз он тянется именно ко мне.

Его рука ловит мою шею, проводит по волосам. Его прикосновения невероятно нежные, но твердые, когда он притягивает меня к себе за шею и прижимается своим ртом к моему.

Мои слова тают на языке, как снежинки, становясь жидкими и несущественными. Поцелуй Зака такой же нежный, как и его пальцы, скользящие по моей шее.

Это целомудренный, нежный поцелуй, затяжной и чистый. Он отстраняется первым, и я отступаю глубже в тень, мое сердце бьется неконтролируемым галопом, а щеки пылают, как горящие угли.

— Зак… — вздыхаю я.

— Теодора, — отвечает он, его голос низкий и твердый.

Он идет за мной, пока моя спина не упирается в конец прохода. Закари кладет руки на книжные полки по бокам от моей головы, зажав меня между своими руками. Мои чувства наполняются запахом старого дерева и старых книг, насыщенным ароматом сандалового дерева и черной смородины. У меня кружится голова, я дезориентирована, напугана и воодушевлена.

Он целует меня, как будто ему больно, долго, медленно и глубоко. Его рот раскрывается навстречу моему, и я тянусь вверх, беря в руки его воротник, чтобы притянуть его ближе. Его язык проносится мимо моих приоткрытых губ, дразня меня, пробуя на вкус. Я робко встречаю его своим, не понимая, что делаю.

Один поцелуй перетекает в другой, затем в третий. Горячие, обжигающие, настойчивые поцелуи, полные мучительного желания. Его рука обвивается вокруг моей талии, притягивая меня к себе. Его тело твердое, теплое и сильное, намного сильнее, чем я ожидала от такого ученого, как он.

Свободной рукой он обнимает мою голову, склоняя ее к себе, как цветок к солнцу. Его большой палец ласкает мою щеку и тянется к нижней губе.

И точно так же наши поцелуи меняются, становятся более горячими, голодными, грязными.

Закари поднимает меня на руки, и я обхватываю его за плечи, чтобы удержаться на ногах, и сжимаю его талию бедрами. Его рот влажно переходит с моих губ на щеку, на уголок челюсти, на шею. Мне тепло, тесно и больно между ног, я выгибаюсь, даже не собираясь этого делать, и моя голова откидывается на книги позади меня.

— Теодора, — пробормотал Закари мне в горло. Его голос грубее, чем я слышала раньше, грубее, как будто он кричал несколько часов, грубее, как будто он едва может говорить. — Мой прекрасный заклятый враг. Мой восхитительный, дорогой противник. Моя Теодора.

Его рот смыкается на впадине моего горла, и он сосет его, пока я не начинаю хныкать. Он прижимает меня ближе к себе за талию, другой рукой опираясь на книжную полку, и прокладывает дорожку из затяжных поцелуев по моей шее.

— Я обожаю тебя, — дышит он мне в ухо, прижимаясь губами к моим волосам. — Я обожаю в тебе все, и я хочу тебя, хочу, чтобы ты смеялась, побеждала и была счастлива, хочу, чтобы ты была пьяна от поцелуев, влажна и задыхалась от удовольствия. Я хочу тебя так сильно, что могу умереть от голода.

Его слова вызывают во мне дрожь, от которой стучат зубы. Мои пальцы так сильно вцепились в его плечи, что я уверена, что проткнула его джемпер. Я вжимаюсь в него бедрами, стремясь получить удовольствие, которое он обещает.

В темноте прохода, укрытая толстым красным деревом и молчаливыми томами, я чувствую себя свободной и дикой, словно с меня спали оковы самосохранения.

Закари прижимает меня к себе, а затем медленно ставит на ноги. Я поднимаю на него взгляд, и его лицо в тени становится торжественным, глаза — темным блеском, а от них, словно черное пламя, поднимается жгучая сила.

— Что… что ты делаешь? — спрашиваю я.

С бесконечной нежностью он зачесывает мои волосы назад, поправляет мою одежду, а затем и свою.

— Я подумал, что, возможно, ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал, — говорит он совершенно спокойно. — В любом случае, я отчаянно хотел тебя поцеловать. Я отчаянно хотел поцеловать тебя очень долгое время. Но я не буду давить на тебя, чтобы ты сделала что-то еще…

— Ты не давишь на меня, — быстро говорю я.

— К тому же завтра утром у нас экзамен.

Закари вытаскивает меня из прохода и возвращает в золотые огни. Я наполовину ожидала, что желание, пронизывающее меня, как жидкая молния, исчезнет, как только мы выйдем из тени, но этого не произошло. Вид Зака с его гладкой кожей, темными волосами, напряженным взглядом и нежной, уверенной улыбкой вызывает во мне новую волну желания.

— Не сердись на меня, — говорит Закари. — Есть тысяча вещей, которые я хотел бы сделать с тобой, моя Теодора, и я сделаю все, что ты попросишь. Если ты хочешь, чтобы я доставил тебе удовольствие в библиотеке Спиркреста, прямо на фоне работ философов и поэтов, которых мы любим, я сделаю это. Я буду целовать каждую частичку тебя и сделаю так хорошо, что твои крики заставят Китса содрогнуться в могиле. Я сделаю все, что ты пожелаешь, все, чего ты когда-либо жаждала. Тебе нужно только попросить.

— Ты же знаешь, что я не попрошу, — огрызаюсь я, хватая свою сумку, пока он неторопливыми движениями собирает свои вещи.

— Нет, — говорит он, глядя на меня через плечо, пока аккуратно укладывает свои вещи в сумку. — Я думаю, попросишь.

Глава 30

Счастливчик

Теодора

На последнем в году занятии "Апостолов" мистер Эмброуз встречает нас в своем кабинете небольшим застольем и подарками.

Обычно строгий кабинет украшен зелеными гирляндами, перевязанными красными бархатными бантами, а у окна стоит рождественская елка, полностью украшенная гирляндами и сказочными огоньками.

К этому моменту нас осталось всего шестеро. Сначала мы все стоим в шоке,