Русский Моцартеум - Геннадий Александрович Смолин

и угрожающе молчим. Безмолвствуют и турки. Еще секунда – и тишину вдруг разрывает крик Германа:

– На экране кричали: «Герман, бе-е-ей!!!»

И две натовские куртки срываются с места, врезаясь, как две торпеды, в турецкий ряд и разбивая его. Я бью стоявшего и еще не пришедшего в себя турка и бегу за обернутыми в натовские куртки «торпедами», которые уже раздают во все стороны удары. Меня отсекают двое турок, и я бьюсь с ними, начиная тут же пропускать удары.

Резко наклоняюсь и, выпрямившись, бью с разбега головой в небритый подбородок – удар, если правильно выполнить, страшный. И турок – на асфальте. Оборачиваюсь и вижу вдруг замелькавшие черные кулаки и яркие, на уровне голов неприятелей, кроссовки – черные братья ударили вторым фронтом, и еще прибавилось турков на асфальте. Но вот, побросав товар, идет к туркам подмога. Ох и тяжко нам будет, много их как!

Герман с Лабецким, став спиной к спине, яростно отбиваются, их начинают теснить, и я делаю адские усилия, чтобы под градом ударов пробиться к ним. Над площадью стоит сплошной турецкий крик. Наношу удары во все стороны и краем глаза вижу, что уже дерутся и туристы из автобуса, и шоферы – турки, не разобравшись, начали бить и их тоже. Ну, уже легче, но чувствую, что дело плохо – турков намного больше.

Уже стали падать негры; повалили Лабецкого; сзади Германа повис турок. Я бью его что есть дури в голову, и тут же сам получаю сильный удар. Отлетаю и вижу, что дело плохо – нас побеждают, и побеждают уверенно. Будем биты, и крепко – мало нас, а все русские стоят и смотрят. Герман, набрав побольше воздуха в легкие, орет на всю площадь по-русски:

– Братва-а!!! Помога-ай!!! Чего ж вы, мудаки, стоите, бей зверье! Помогайте, братушки, поубивает нас зверье черное!

И вся русская торговая братия, бросив свой товар, начинает проворно колошматить турок, а к нашему «засадному полку» присоединяются еще поляки и немногочисленные немцы. Трещат под ногами матрешки. Турок берем в кольцо (как в песне «И встали в круг матросы»). И уже над площадью разносится не гортанный турецкий, а до боли родной и жизнеутверждающий русский мат!!!

– Мочи зверье!

– Достали падлы!

Это были самые приличные выкрики на русском языке, ставшем в который уже раз языком победителей и на какое-то время господствующим на площади возле Бранденбургских ворот.

Турки с большими потерями вырываются из кольца. Но и этих настигают и безжалостно добивают на газонах, поляки и немцы в братском союзе с русскими шоферами и туристами. Последними присоединяются к антитурецкой коалиции вьетнамцы – они бьют турков нунчаками – тоже, видать, те им досадили. Теперь – победа! Поднялся с земли Лабецкий и с удвоенной силой молотит уже почти не сопротивляющихся турок. Стоит страшный гвалт, среди которого вдруг слышу:

– Пацаны, шу-ухер, менты-ы-и! Все в отры-ыв!

И действительно, доносится нарастающий вой сирен. Я вижу врывающиеся на площадь полицейские автобусы и спецмашины.

– Герман, Лабецкий, уходим, быстро! Бросай товар, за мной, братва-а! – кричу я и несусь как можно скорее.

Оглядываюсь – бегут оба и бегут быстро, и доносится такое знакомое по военным фильмам детства:

– Halt! Halt! Halt!.. Keine Bewegung! Haеnde hoch!..[58]

Мегафонный крик гремит над площадью и отражается эхом от

Бранденбургских ворот.

Вся дерущаяся толпа кинулась врассыпную, в отчаянный отрыв.

Я бегу и перепрыгиваю через лежащего турка. Лабецкий, поравнявшись с ним, приостанавливается и что-то подбирает (позже оказалось, что это небольшой турецкий ножик – наш боевой трофей).

На площадь въезжают три специальных полицейских фургона, сверкая проблесковыми маячками; из их железного нутра, как горох, высыпаются полицаи и от души дубасят дубинками всех, кто не успел унести ноги, – не разбирая правых и виноватых. Правда, потом очевидцы рассказывали, что полиция била в основном турок. Кстати, среди задержанных оказалось много турок и почему-то негров и вьетнамцев, зато русских – самая малость. Пришлось отчитываться в полиции в основном тем, кто участия в драке не принимал, – это как всегда.

Но об этом мы узнаем потом. А пока мы несемся, будто спортсмены-многоборцы, втроем по бульварам и улицам, не разбирая дороги, то и дело натыкаясь на прохожих. Правда, немцы тотчас расступались, и мы улепетывали уже по спасительному коридору. На исходе сил останавливаемся, оглядываемся – погони нет! Видно, полицаи ввязались в разбор полетов на площади.

Зато навстречу нам, в сторону Бранденбургских ворот, с истошным воем сирен несутся все новые и новые фургоны и автобусы с полицейским подкреплением.

Можно сбавить темп, опасность осталась далеко позади, но мы все равно скорым шагом уходим прочь от бранденбургского побоища.

Доходим до подземного перехода, выбираемся к какому-то парку и срываемся на бег по геометрии аллей, мимо ухоженных газонов и деревьев. И прихватываем еще пару улиц. Затем быстро сворачиваем в близлежащий двор и обессиленные падаем прямо на траву.

Осматриваем убытки. У меня разбита губа и набухает «бланш» под глазом. У Лабецкого разорвана куртка и расквашен нос – все время кровоточит.

Герман прихрамывает. Костяшки кулаков у нас здорово разбиты о турецкие зубы.

Отдышались, закурили, помолчали. У Лабецкого перестала сочиться кровь из носа. Он тщательно вытирает лицо травой. Вспоминаем бой, и нас начинает разбирать какой-то нервный смех!

– На экране кричали: «Герман, бе-е-ей!» – вспоминали мы.

– Ты это на ходу придумал? – спрашивает Лабецкий, и мы хохочем все сильнее.

– Я? Да я вообще не помню такого, – оправдывается Герман и тоже хохочет.

Смеемся и все время повторяем: «В кино кричали: „Герман, бей!“»

Надорвав животики, мы вспомнили и о брошенном товаре на толкучке. Настроение понемногу улучшилось. Окончательно придя в себя, шагаем по Берлину, хохочем, на ходу принимаем решение приобрести Лабецкому новую куртку, и в «Пик унд Клоппенбурге» покупаем ему шикарную куртку, а затем, поразмыслив еще, раскошеливаемся на обновку для Германа. Мне ничего не надо – моя дополнительная экипировка лежит дома в целости и сохранности. Заходим в ирландский паб, заказываем пиво, отмечаем победу над врагами и обмываем покупки.

– Пацаны, мы сегодня отдых заслужили! – сказал Герман, и мы с ним молча соглашаемся.

На другой день я заехал в хайм, и там мне сказали, что на рынке нам показываться нельзя – очень опасно. Я также узнал, что стал героем и гордостью хайма – в одиночку перебил всю турецкую мафию. Ох, чего люди только не напридумывают! Пробыл у «сестры» до вечера – гуляли, ходили в кафе. И она попросила познакомить ее с моими друзьями, на что я ей заметил, что