В постели со Снежной Королевой - Тронина Татьяна Михайловна

— Нет. Я до сих пор пилю себя за то, что оказался бесхарактерной тряпкой, что не сказал ей: «Вика, я знаю все. Выбирай — он или я!» Может быть, тогда все было бы по-другому… Я любил ее при жизни так, что мало о чем соображал. Я никогда не обижался на нее — веришь ли?.. Я обиделся на нее только один раз — когда она умерла. О, я страшно на нее разозлился! — рассмеялся он совсем невесело. — Я тогда попытался стереть всякую память о ней. Избавился от ее вещей. Переехал. Уничтожил все фотографии… Теперь, если я захочу вдруг увидеть ее лицо, то мне придется ехать в Векшин, на старое кладбище, где эта чертова семейная «усыпальница»!

— Рома!..

— Нет, молчи! Я тебе все скажу. Чтобы не было больше тайн. Недомолвок. Чтобы все было ясно и просто! Чтобы не повторять прошлых ошибок!.. Потому что это ужасно… — Он сморщился, точно от боли. — Я так и не успел с ней поговорить — о том, что нас мучило. Нас обоих. Ну почему она мне ничего не сказала? — с отчаянием произнес он.

— Может быть, она боялась тебя огорчить? Боялась, что ты разозлишься на нее, когда узнаешь о существовании любовника?

— Ах, ну перестань… Она же знала, что я не Отелло какой-то, что я и пальцем ее не трону!

— Почему ты не хотел узнать его имя?

— Зачем? Какая разница, кто он — Вася, Коля, Дима, Иван Иваныч… Свинья тот еще, раз столько лет морочил ей голову! — с ненавистью произнес он. — Ну ладно я, дурак, не смог помочь Вике — но он-то куда смотрел?!

— Рома!..

— Нет, я все скажу… — Он снова взял себя в руки, голос приобрел жесткость. — Я ведь мог узнать, кто он. Несколько раз собирался нанять детектива, нашел даже пару хороших агентств, в которых мне обещали помочь! Но в последний момент ломался. Я тряпка, понимаешь ли ты? Я тряпка! Я как страус совал голову в песок — а ну как пронесет? А ну как она сама бросит его и мы заживем как прежде! И знаешь, что самое смешное?

— Что? — шепотом спросила Алена.

— Да ты знаешь… Ты ходила к моей дражайшей теще, и она сказала тебе, что у меня есть любовница, — помнишь? Якобы Вика позвонила ей перед смертью и кричала, что у меня есть любовница…

— Вика говорила не о тебе. Вика говорила о нем! — догадалась Алена.

— Да! Так и есть! У любовника появилась любовница, а не у меня! Эх, надо тебе было это еще тогда сказать… Все обвиняли меня, чуть ли не Синей Бородой считали!

— Почему же ты не рассказал всем правду?

— Потому что… — Он сбился, держась за горло — точно у него там ком стоял, и закончил с трудом: — Потому что я не мог.

Алена, забыв обо всем на свете, напряженно смотрела на Селетина. Теперь, когда она окончательно удостоверилась в своих подозрениях, ей стало не по себе. Алене стало страшно, когда она увидела размеры любви Селетина к покойной жене… Этой безрассудной, безответной, бесконечной любви.

— Ты хотел бы сейчас узнать, кто был ее любовником?

— Да, — не раздумывая, ответил он.

— Тогда тебе было все равно, а сейчас… Зачем? Чтобы поквитаться? Нет? Чтобы сравнить себя с ним? Зачем?..

Селетин встал перед Аленой, сложив руки на груди.

— Чтобы спросить его: зачем он, скотина, поступил так с ней — вот затем, — с мрачным спокойствием произнес он. — Какого черта ему понадобилось заводить любовницу, когда у него была Вика? Вика, которая его так любила.

— Ты странный… — печально констатировала Алена. «Сказать ему или нет? Нет, все-таки — нет! Если он узнает, что третьим был его друг, Никита Ратманов, а не какой-то там прощелыга Иван Иваныч, — неизвестно, что будет… Это добьет его!»

— Только теперь уже поздно, — сказал Селетин, ласково глядя на Алену. — Теперь я уже ничего не узнаю. Почему ты так на меня смотришь?

— Мне страшно.

— Чего ты боишься? Меня?

— Нет! Я боюсь твоей любви к Вике, — мужественно призналась она.

— Вики нет больше.

— Нет, есть! Ты до сих пор продолжаешь с ней спорить… Ты думаешь только о ней, ты и во мне видишь ее… — возразила она.

— Каким образом?

— Ты нашел меня там, где потерял ее. Одинокая женщина в тех же стенах, где ты жил когда-то с ней, не уродка… Пианистка — что довольно романтично, а не какая-то там обвальщица мотального цеха! Не совсем старуха, опять же… Вот ты и стал со мной встречаться.

Селетин не выдержал и засмеялся:

— Что ты такое говоришь! Обвальщица мотального цеха? Ой, не могу… — Он смеялся столь заразительно, что Алена не выдержала и тоже начала хохотать. — Глупая, глупая Ёлка…

— Ну вот, ты меня уже называешь глупой… глупой деревяшкой, — развела она руками.

— Перестань. — Он порывисто обнял ее. — Немедленно прекрати молоть чепуху! Я тебе сейчас скажу еще кое-что, и ты эти слова должна выучить наизусть. Загибай пальцы… — Он взял ее ладонь. — Во-первых, ты красавица. Во-вторых, ты талантлива. В-третьих, ты еще совсем девчонка. Сколько тебе — девятнадцать? Двадцать?

— Мне тридцать четыре!

— …и в-четвертых, — продолжил он, пропустив мимо ушей ее ответ. — В-четвертых, я тебя люблю. Я тебя люблю потому, что ты Алена Лозинская, а не потому, что проживаешь ты по какому-то там определенному адресу. Запомнила?

— Да.

— Ну вот и молодец. — Он поцеловал ее в нос.

— Ромочка, я тебя тоже очень люблю! — в ответ горячо зашептала она ему на ухо, приподнявшись на цыпочки и обхватив шею руками. — Я тебя просто обожаю!

— Давай собираться? Нам пора…

— Давай! — улыбнулась она.

Но собирались они дольше, чем рассчитывали, и выехали в Москву только в шестом часу, в густых фиолетово-красных сумерках.

Алена не заметила, как заснула, свернувшись клубочком на заднем сиденье.

Вика любила «шпильки».

Нет, не те, что втыкают в волосы, а каблуки-«шпильки», высокие и тонкие, от одного взгляда на которые становится немного не по себе — и как только женщины на таких ходят?..

От этих самых «шпилек» походка была у нее легкой и быстрой, словно стремительным движением вперед она старалась избежать падения. Селетин всегда с недоверием относился к ее туфелькам и сапожкам, видя в них потенциальную опасность для жизни и здоровья Вики.

Но она ни разу не упала, правда, много раз застревала своими острыми каблучками во всевозможных щелях, решетках, брусчатке.

— Селетин, не будь занудой! — весело говорила она, когда он, ворча, в очередной раз выковыривал ее ножку из западни.

Сам характер у Вики был тоже легкий, легкий и переменчивый, как погода весной. Она легко смеялась, легко плакала и была до такой степени беззащитна перед людской грубостью, что Селетину порой становилось не по себе. Беззащитна и простодушна.

«Виктория» — означает «победа»

Она победила его стремительно и легко. Поженились они совсем юными, и многие предрекали их браку скорый распад — уж очень щедры они были в своей любви, щедры и беспечны. Но они жили и жили вместе, когда другие семьи, созданные более расчетливо, терпели крах.

Многие считали Вику чуть ли не дурочкой. Никита, друг, перед свадьбой твердил Селетину, что с таким же успехом он мог жениться на ласточке. Или лесной белке. Или мотыльке, порхающем над луговым разнотравьем… Селетин тогда пригрозил ему, что если он еще хоть раз отзовется о Вике плохо, то их дружбе — конец. Потом-то, конечно, Никита к ней привык… Все привыкли к их союзу. (Кроме Ларисы Викторовны, но это ерунда, ибо редко когда тещи бывают довольны зятьями…)

Но сам Селетин так и не смог привыкнуть к Вике. Она никогда не могла ему надоесть — веселая, болтливая, живая.

«Ты ничего не понимаешь, — однажды сказал он Никите. — Она, конечно, кажется тебе простоватой по сравнению с теми эстетками, что вокруг тебя хороводы крутят, ну и что с того? Мне эти «умные» разговоры во как надоели!» — «Это у Ларисы Викторовны в доме?» — «Точно! И я вот что скажу тебе: ум — это не то, насколько человек связно может пересказывать чужие мысли, и не то, сколько лет он провел в учебных заведениях и какую ученую степень имеет…» — «А что?» — «Возьмем, например, солнце. Или небо». — «Или звезды!» — «Пускай звезды… Можешь ты сказать, насколько умно или глупо солнце? Небо? Звезды?.. Что лучше — симфония Шнитке или журчание ручья? Какой цветок прекрасней — тот, что нарисован гениальным художником, или живой?.. Вот так и Вика — ее нельзя судить, ее нельзя ни с чем сравнивать. Она Вика, и все!»