Дом, в котором совершено преступление (Рассказы) - Альберто Моравиа

- Ну, ты поосторожнее выбирай выражения!

- Ты мошенник и хотел меня надуть! Пошел вон!

- Но я...

- Молчи! И я связался с таким негодяем, жуликом, бродягой! - Продолжая оскорблять меня, он поднялся на ноги и, застегнув пиджак на все пуговицы, сказал: - Не вздумай идти за мной - я позову полицейского!

И ловкий, как куница, он молниеносно выскользнул в открытую дверь.

Ей-богу, я не вру. Хоть я и ожидал, что он выкинет что-нибудь в этом роде, но никак не думал, что он сделает это так просто и неожиданно. Ох и ловок же он был! Куда ловчее меня! Грустно пошарив в карманах, я вытащил свои последние гроши и расплатился. И вдруг при выходе из траттории меня останавливает прохожий:

- Простите, не могли бы вы сказать...

Может, он просто хотел узнать, который час, или справиться об адресе, но я как заору:

- Я не знаю тебя, я никого не знаю!

Он, изумленный, так и замер на месте, а я бросился бежать.

Индеец

Для тех, у кого работы нет, безработица - это одно, а для тех, у кого она есть, - совсем другое. Для безработного она как болезнь, от которой ему надо поскорее избавиться, не то он помрет. А для того, кто работает, - это эпидемия, и он должен ее остерегаться, если не хочет заболеть, то есть стать безработным. Ну а я всю свою жизнь, начиная с шестнадцати лет, могу считать одной сплошной полосой болезней, с перерывами на то время, когда бывал здоров. Вот однажды утром, рассуждая об этом с другими малярами в вилле на шоссе Кассиа, где мы тогда работали, я и сказал:

- Видать, на этом свете только чиновникам хорошо живется... Поступает такой чиновник на службу лет двадцати, работает до шестидесяти и уходит на пенсию... Никто его не увольняет, никто не твердит о кризисе... Он не боится, что его каждую минуту могут рассчитать... Да здравствует чиновник!

Услышав эти мои слова, Гаспарино, пожилой каменщик, заметил:

- Так что ж, выходит, все должны стать чиновниками, и каменщики тоже?

- Конечно, все должны стать чиновниками.

- А ты знаешь, что бы тогда было? Теперь каменщиков берут на работу, чтобы строить дома, а тогда, наоборот, стали бы строить дома, лишь бы занять каменщиков. И кто бы потом жил в этих домах? Те же каменщики?

Прямо, можно сказать, философский спор. Но он тут же прервался, потому что Энрико, один из наших маляров, вдруг так это веско заявил:

- Вот именно, каменщики!

Мы все так и остались с открытыми ртами. А он, будто тут же пожалев о том, что сказал, отошел в сторонку и закурил. Вокруг все были люди простые, они смотрели на него и покачивали головой, словно говоря: "Да в уме ли он?"

А поскольку я уже давно приглядывался к этому Энрико и имел на его счет особое мнение, то немного погодя отвел его в сторонку и напрямик спросил:

- Скажи-ка, ты случайно не какой-нибудь переодетый шах персидский?

С видом превосходства он улыбнулся и, в свою очередь, спросил:

- Почему ты так думаешь?

А был он белобрысый, очкастый, узкоплечий. Я мог бы сразу его осадить, сказав, что маляры обычно ребята здоровые: труд у них нелегкий, требует немалой силы. Но вместо того я просто сказал, что он не такой, как все. И тогда он открыл мне всю правду.

Он не маляр, он изучает общественные науки. Его отец - богач, ему принадлежит огромный магазин тканей на улице Национале. Но Энрико отцовских денег не желает. Он хочет жить собственным трудом, как мы, рабочие, хочет узнать до конца нашу жизнь и испытать все, что испытываем мы.

- Это для чего же? - сухо спросил я.

Он на минутку замялся, потом ответил:

- Чтобы изучить ее...

Я вспылил:

- Изучай ее сколько угодно, только одного тебе никогда не испытать, если даже ты заново родишься на свет.

- Чего же?

- Того, что испытывает безработный. Предположим, что, закончив эту виллу, мы останемся без работы, как, впрочем, оно, вероятно, и будет. Что же получится? Я, как и другие маляры, окажусь на улице со всеми своими манатками. А ты отправишься домой к своему папаше и будешь чувствовать себя еще лучше прежнего.

Все с тем же видом превосходства, который начинал действовать мне на нервы, Энрико немедля ответил, что готов стать и безработным.

Я также не задержался с ответом:

- Молодец! Но для тебя это будет просто игра, как для ребят, которые играют в индейцев. А настоящие индейцы - это мы, настоящие рабочие, настоящие безработные. Ты же всегда будешь только изображать индейца, у тебя про черный день по-прежнему останется папаша со своим большущим магазином, и это будет поддерживать твой дух, даже если ты из щепетильности станешь подыхать с голоду. А для безработного не падать духом - это все, милый мой!

На этот раз он прикусил язык и будто ни в чем не бывало пригласил меня выпить стаканчик вина. Я согласился, на том разговор и кончился.

Мы расписывали комнаты одной виллы, стоявшей на холме, недалеко от шоссе Кассиа. Это была большая вилла с большим земельным участком, который обрабатывала одна крестьянская семья, живущая как раз у подножия холма. У этих крестьян я был всего несколько раз, но старшую дочь - Ириде - знал хорошо, потому что она сама частенько приходила на виллу - то приносила нам вино или фрукты, а то еще под каким-нибудь предлогом. Внешне Ириде можно было принять за городскую синьорину, однако нутро у нее было самое крестьянское. Была она, что называется, видная девушка: крутой выпуклый лоб, круглые черные глаза, задранный вверх носик и красивый большой рот, в котором, когда она улыбалась, сверкали мелкие белые зубы. Высокая, стройная, с длинной талией, полной грудью, с тонкими щиколотками и запястьями, она приносила нам бутыль вина и стаканы. Переходя из комнаты в комнату, угощала вином нас, маляров, работавших на подмостьях. А не то усаживалась на подоконник - стульев в комнатах не было - и проводила с нами время, болтая о разных разностях.

Верите ли, в Риме она побывала всего два-три раза с родителями, и ей ужасно хотелось пожить там хоть чуть подольше, чтобы узнать городскую жизнь. Однажды она с грустью сказала:

- Придется мне на днях поступить в прислуги, чтобы распрощаться с этой пустыней.

Я ответил, что с ее внешностью она могла бы найти себе занятие получше, чем жить в прислугах. И тут же увидел, как она расцвела, полная надежды. Не теряя времени, я назначил ей свиданье на вечер. Она согласилась, и так началась наша любовь.

Только не думайте, что Ириде была несерьезной девушкой. Она охотно встречалась со мной, но только так, как это принято у крестьян: на дороге у изгороди, в то время как мимо одна за другой проносятся машины. Сколько я ни предлагал ей, будто между прочим, прогуляться по полям или посидеть где-нибудь на лужайке под деревом, она всегда отвечала:

- А зачем? Мне и здесь хорошо.

В общем это была самая настоящая крестьянская девушка из тех, что никому не доверяют. И я вспомнил, что видел немало крестьянских парочек, ведущих бесконечные разговоры у изгороди, вдоль проезжей дороги или в каком-нибудь людном месте. Пройди по такой дороге хоть через дна часа, там все стоят те же парочки. И я, помню, еще удивлялся: о чем они говорят целыми часами? Теперь я знал: все это пустая болтовня, болтовня и еще раз болтовня.

Впрочем, надо сказать, что Ириде умела слушать, в этом нужно отдать ей справедливость. Казалось, ей никогда не бывало скучно. Она постоянно мило и приветливо улыбалась, закусив зубами травинку. А когда я приходил усталый, она умела подбодрить меня ласковым словечком. Так, проводя время в болтовне день за днем на шоссе Кассиа или в лучшем случае на какой-нибудь дороге, я рассказывал ей все и о себе, и о своей работе, и о своих товарищах малярах. Известно, как это бывает: желая позабавить Ириде, я рассказал ей и об Энрико, о том, что он не настоящий маляр, как мы, что отец у него богач, что он работает с нами, только "чтобы изучить нашу жизнь". На это она ответила:

- Смотри-ка, кто бы мог подумать!

Только и всего.

Но через несколько дней она заметно изменилась. Я не мальчишка, женщин знаю, и такие вещи от меня не ускользнут.

Сначала она стала какой-то другой, рассеянной, потом начала все реже приходить на свидания. Тут было что-то, чего я не мог поначалу разгадать, но вскоре все стало ясно.

Однажды я в шутку спросил Энрико:

- Ну, как идет изучение?

А он с сияющим видом ответил:

- Ты знаешь, есть на свете вещи, понять которые может помочь только женщина. Без нее нельзя составить себе полное представление о них. А я как раз и встретил женщину.

Я спросил, кто же она, и тут выяснилось, что это Ириде. Позднее, сличив даты и выведав исподтишка кое-какие подробности, я установил также, что она закинула ему удочку в тот самый день, когда я ей рассказал, что у него богатый отец. Мне хотелось у него спросить, встречаются ли они тоже только на шоссе да на дорожках или еще где, но я не стал этого делать, потому что человек я ревнивый и не желал мучиться зря. Я только мрачно сказал:

- Учти, что все эти крестьянки себе на уме. Ты думаешь, она интересуется тобой просто так?