Компрессия - Сергей Малицкий

Движение было стремительным. Ридли не убил муху, он поймал ее двумя пальцами, рассмотрел и отправил в рот. Келл зажал рот и кинулся вон из операторской.

– Страшное существо, – задумчиво проговорил Котчери. – Я вам честно скажу, Кидди. Любить мне вас не за что, поэтому верьте мне. Вы загадка. Восемь лет общаться с подобной мерзостью и остаться тем, кто вы есть, удивительно. Или и вы зверь внутри?

– Почему «и»? – не понял Кидди. – Кто еще зверь?

– Я, – ласково улыбнулся Котчери. – Такая жизнь, дорогой Кидди. Если ты не станешь зверем внутри, тебя съедят те, кто им стал. Или уже был до того.

– Я не настроен на откровенность, – Кидди вновь повернулся к монитору. – Почему он так оборван? Согласно программе новая одежда появляется у заключенного каждые три года.

– К побегу готовится несчастный, – причмокнул губами Котчери. – У него уже давно припасен мешок с несколькими комплектами одежды, с самодельным ножом. Фляга, которую мы ему милостиво оставили, всегда полна воды. Запас продуктов меняет каждую неделю. Просто маньяк, поверьте мне. И это при том, что за последние тридцать лет он не сотворил даже спичечного коробка! Мне бы его упорство! Ведь садится же и каждый день, вот как теперь, заклинает эту непроходимую степь! Видите, губы шевелятся? Хотел бы я знать, из какого писания он молитвы читает!

– Делом его занять надо было, – вернулся в аппаратную, отплевываясь, Келл. – Если бы он эти пятьдесят лет вагонетку таскал на цепи, времени бы на присказки не осталось!

– И до вагонеток однажды дойдем, – жестко отчеканил Котчери. – Или ты думаешь, Келл, что компрессия всегда будет только добровольной?

– Как он прожил эти сто лет? – прошептал Кидди.

– Кто? – не понял Котчери.

– Уильям Буардес.

– Не знаю, – почесал затылок Котчери. – Старик был хитрым, да и ведь я уже говорил: при желании все можно запрограммировать изнутри капсулы. Да, да. Что он делал в компрессии, так и осталось неизвестным. Правда, Стиара считает, что Билл всего лишь уплотнил глубокий сон, в который умел погружаться. Впрочем, не мне судить. Теперь корпорация не занимается глубокими снами, хотя, я думаю, что компрессия это почти то же самое!

– Не мне сравнивать вещи, в которых я ничего не понимаю, – пробормотал Кидди и обернулся к советнику: – Покажите мне.

– Что? – не понял Котчери.

– Покажите, как формируется картинка. Мне бы хотелось заходить сюда время от времени и смотреть, что происходит с Ридли Бэнксом.

Самую страшную неделю в жизни Кидди провалялся в собственной квартирке на западной окраине. За гроши взял сразу после академии, дом был старым, ни одной парковки снаружи, хочешь попасть домой, изволь, включай торможение и сажай купе не куда-то на парковочную площадку, а, как в университетском городке, на газон. Вот только газоном эту заплеванную траву и назвать нельзя было, она и пробиться через битое стекло и латекс почти не могла. С другой стороны, к чему молодому сотруднику управления опекунства было тратить деньги на апартаменты, если через год-два нового содержания хватило бы на домик в зеленой зоне? А так-то, почему не пожить? Убогость только снаружи глаза резала, да грохот растущих рядышком, надвигающихся, грозящих сносом гигантов в уши бил, и то днем только, а ночью наступала тишина; и внутри все устроилось по высшему разряду, не стыдно и девушку пригласить, правда, не до девушек оказалось, когда Моника про квартирку узнала, а потом и сам об этом жилье забыл. Да и кто бы помнил, только Сиф в голове и в сердце.

Стиай выбил дверь ногой, потому что Кидди, опившийся крепкого вина, ничего не соображал, и, если и слышал звонки, стук в дверь, голову поднять не мог, а уж куда чиппер дел, даже и вспоминать не пытался. Может быть, вино и спасло? Или то, что Стиай перед уходом, после того, как сразу после гибели Сиф втащил в квартиру мычащего Кидди и ящик с винными пузырями, заблокировал окна? Выжил бы Кидди, если бы рухнул с восьмого этажа? Вряд ли, другой вопрос, что не рухнул бы. Все равно доползти до окна не смог, чего уж там говорить про «открыть»? Хотя думать пытался, зачем Стиаю спасать было Кидди? Зачем подбирать его, обожженного, возле лужи расплавленного металла, в которую он лез с голыми руками, везти к Брюстеру, колоть тройную дозу успокаивающего, накладывать транскожу на ожоги? Зачем все это Стиаю? Он же там, на месте, должен был схватить Кидди за загривок и швырнуть его в пламя, и костей бы не осталось, как не осталось ничего однажды от матери Кидди, а затем и от женщины, которую он любил! Зачем все это Стиаю? Почему он только раз ударил Кидди в грудь, а потом бил кулаками по камню, а не по обезумевшей роже, почему он выл в воздух, а не в лицо Кидди, почему он остановил Кидди, когда тот пришел в себя в купе и рванулся к двери, чтобы спикировать с высоты в полкилометра на скалы?

Стиай выбил дверь ногой, подхватил грязное и мычащее существо, в которое за неделю превратился Кидди, на плечо и бросил его в купе. Через час Брюстер загнал бывшего сокурсника в регенерационную ванну, вколол дюжину препаратов, почистил печень и кровь и даже бросил ему комплект белья.

Когда Кидди одевался, натягивал на запястье чиппер, руки у него мелко дрожали, в глазах стоял туман, но он уже все понимал. И дрожь у него была от понимания, а не от действия препаратов. От понимания того, что Сиф больше нет. Если бы не Стиай, Кидди, скорее всего, вновь лил бы и лил в глотку вино, потому что благодаря ему реальный мир исчезал, предметы теряли форму, мысли и слова улетали к потолку и смотрели оттуда на истерзанного, одинокого Кидди с жалостью и болью. Если бы не Стиай, Кидди конечно же сдох бы. Сначала сдох бы там, где опадал огненный цветок. Потом сдох бы от падения с высоты. Затем сдох бы в квартире от отравления или еще от какой-нибудь напасти, но сдох бы к собственному облегчению и облегчению всех, кроме его отца и Моники. Но отца не жаль было – что ему еще капля горя в бездонное море тоски, а Моника получила бы то, что заслуживала. Так же, как и он получил то же самое.

Когда Кидди оделся и выпрямился, уставившись перед собой невидящими глазами, Стиай взял его за руку и потащил к купе, и именно боль от его рукопожатия окончательно привела Кидди в чувство. А когда здание медицинской академии вместе с зеленым фонтаном и платанами у входа осталось далеко внизу и Стиай повел купе на восток, Кидди заплакал. Он не рыдал, не кричал, не вымучивал из себя слезы, ничего не думал ни о себе, ни о Сиф, он просто почувствовал, что щеки его намокли, затем намокла широкая, не по размеру рубашка Брюстера, а затем и та пустота, которая отныне и составляла все внутреннее содержание молодого и умного парня Кидди Гипмора.