Маршрут - 21 (СИ) - Молотова Ульяна

— И сколько хлеб будет готовиться? — спросила Тоня.

— Минут сорок, с таким пламенем может и меньше.

— Понятненько. А ещё стихи помнишь?

— Тебе правда так понравилось?

Тоня утвердительно кивнула. Позади у неё была косичка, которую за это время Оля научилась плести почти идеально. Сядешь так, разделишь пышные длинные волосы на три пучка: левый, средний и правый, а потом начинаешь, собственно говоря, плести. Правый в середину между другими, потом самый левый, и снова самый правый и так вот до победного конца. Потом на два прокручивания надеваешь резинку на волосы и коса готова. Самая обычная, без изысков, но оттого выглядит приятнее и естественнее.

— Не знаю даже. Можно на ходу придумать пару строк, — сказала Оля.

— Муха села на варенье — вот и всё стихотворенье?

— Ха-ха, да, что-то вроде такого.

— Шуршат траки по земле — рыбы плавают в ручье!

— Нет, тут идея теряется, такие стихотворения ради шутки делаются или белым стихом, а у тебя просто две строчки в рифму. Бежал мужик — устал, бетон — лицом упал на поролон. Вот так надо.

— Ага, понимаю. Тогда… Солнце улетело ввысь — на шариках сбегает рысь.

— Угу, вроде такого. Сюжет нужен.

— Но всё-таки, ты ещё помнишь стихи?

— Дай расположусь, а то вдохновение не находит.

— А вдохновение тут при чём?

— Новый напишу! Не хочу ниточку терять.

— Тогда и мне листок дай, тоже напишу что-нибудь.

Знойным днём танк успел порядком нагреться, и если сидеть на нём было тепло, то вот касаться кожей чревато. Не ожог, понятное дело, но больно. Оля и так сядет, и так расположится, и ещё извернётся, и всё не то. И неудобно, и больно. Пришлось лезть за куском ткани, торопиться всё равно некуда.

Наконец, всё же усевшись поудобнее, она взялась за карандаш. По другую строну от орудия уселась и Тоня, тоже с листком в руках. Лица их сменяли эмоции каждую минуту, то задумчивые, то задорные, а вот чуть понурые стали, но работа шла крайне оживлённо. Время шло. Девчонки то перечёркивали строки, то писали снова точно те же, туда абзац, сюда абзац. Запятую вот для красоты вставят, дефис, точечку. Пунктуация — штука важная, но раздражающая. Обычно ставишь эти запятые по памяти, а сейчас хочется правильно, с чувством главное!

— Чего, закончила? — Оля мельком глянула, чего же там Тоня написала.

— Не подглядывай! Я к тебе не подглядываю.

— А я ещё и не закончила.

— Дописывай тогда.

— Я вот тебе уже рассказывала, твои хочу услышать. Стихи рассказывать, знаешь, немного смущает…

— Меня вот нет, поэтому возьму и расскажу! — Тоня встала, выпрямилась. Читала с листка громко и чётко.

«Не часто видела я злобу,

Но крови не боюсь совсем!

Нам стоит поболтать о чувствах,

Пока гнилья плод не поспел!

Нам удаётся видеть счастье,

И даже там, где пепел есть!

Наш друг железный очень чуток

И не приемлет ложь и месть.

Нас защищают сталь и радость,

Но стоит их предать, как тут

Проснутся горесть и страданья.

Наперекор воткну в них прут!

Быть может, не сильны сейчас мы

И многое забыли в миг,

Но время всё излечит точно!

И пусть, что мир наш многолик.

И даже времена скитаний

Не смогут впредь нас разлучить!

Хочу от мира я немного —

Твою улыбку получить!»

— И не стыдно тебе? — шутливо возразила Оля, смущаясь всё больше.

— Нет, не стыдно! Нечего тут нос в воду опускать, даже если и виду не показываешь.

— Не буду. А стих хороший, красивый. Простенький, конечно, но на первый раз очень даже.

— Свой тогда расскажи.

— Не могу я так, он… Больно сентиментальный получился.

— Тогда дай мне, сама прочту.

— Ладно уж, держи. Только не читай вслух, а то я сварюсь тут со стыда.

— И ничего не сваришься, хорошо получилось, я уверена.

Холодный пот окутал веки.

Мы шли по лестнице с тобой,

Оставшись вместе тут на веки.

Прогнивший мир стоял горой.

Металла скрип, гул механизмов,

И в вечности протяжный стон.

Мы будто сводка историзмов –

Протяжно красим моветон.

Мы потеряли, что нам близко,

Мы потеряли нужных нам.

И потеряв свет обелиска –

Мы потеряли счёт ночам.

Но заходя в ночную глушь,

Схватимся за руки с тобой -

Не разлучит и сотня стуж,

Не победит нас смерти вой!

И только делая шаги

Навстречу праведному счастью,

Понять мы сможем вопреки,

Что сделать cможем мы ненастью!

Наш крик сердец — разящий вопль!

Тепло обоих наших тел!

Но холод, в вечности живущий,

Рвёт души, словно огнестрел.

Но пусть ревёт и пусть рычит!

Мы предстоящий встретим бой,

И будет враг наш в прах разбит!

Мы выведем сознаний гной!

— Молчи, — сказала Оля и направилась к ручейку.

— Ты чего?

— Говорю же, сварюсь. И вообще, мешок захвати, может, испеклось уже.

Тоня свернула оба листочка на два раза и убрала в кармашек в юбке. Оля отложила уже догоревший валежник и осторожно сняла чугунный колпак, предварительно намотав на руки мешок толстым слоем. Как бы хотелось увидеть две пышные хлебные шапочки, будто кексы, но оттуда на девчонок глядели те же две жестяные пустые банки. Тесто поднялось самую малость, добравшись до края.

Оля постукала рукояткой ножа по баночке, из неё выпала немного нездорового, если так можно сказать в отношении хлеба, цвета булка. Но не подгоревшая, румяная чуток. И вторая булочка, точно такая же, как близняшка. Горяченные, с пылу с жару. Тоня, боясь носик свой обжечь, немного приблизилась к одной булочке и начала принюхиваться.

Оля приподняла брови: — Ну, чего?

— Эх, а тесто пахло лучше, — отстранившись от хлеба, ответила Тоня.

— Лучше? Да ну, смотри, даже приподнялось чутка, точно приготовилось!

— Попробуй, я же не говорю, что невкусно. Пахнет просто. Понимаешь. Не так.

— Не так у неё! Остыть должно сначала, тогда и попробую.

Вскипячённая вода, приняв незавидную судьбу, ждала участи, с серым видом поплёскиваясь в стакане и кружке с ромашкой, которые уже приготовила Тоня. Оля же принялась за свежеиспечённое хлебобулочное изделие. Грудь выпячит, воздуха наберёт, щёки надует и начинает на булку эту интенсивно дуть, аж вена вспухла. Не удивительно, хлебу долго остывать, а попробовать плод собственного труда Оле уже было невтерпёж. Она жадно взялась за булку руками и чуть надломила её посередине. Мякиш рвался без энтузиазма, сильно плотный. Может, стоило сделать закваску. Оля знала, как её делать, просто это долго. Меньше муки, больше воды. Перемешиваешь, оставляешь на некоторое время в тёплом и тёмном месте, минимум на день. Начинается брожение. Потом добавляешь это всё в тесто, и на выходе получается пышный хлеб.

Тоня отломила крохотный кусочек и приложила к кончику языка: — Горчит немного. С сахаром, наверное, вкуснее бы было.

— Ага.

Оля была немногословной. Полностью доверившись самой себе она уверенно откусила немаленький кусок булки, начав пережёвывать.

— Ну что? Вкусно?

Набитым ртом: — А ты, попробуй, ничего так получился.

Вдруг для себя Оля почувствовала рвотный позыв, но подавила его.

Вкусный? Не очень-то и вкусный. Горчит и не слабо, но хоть соль спасет немного. Может зёрна сильно недозрелые или сорт такой, попортился от радиации. А почему вкусный? Всё равно ещё хочется. Может быть, потому что сама приготовила? Если так, потому что правда нравится или сама себя утешаю? Сейчас ещё и Тоня попробует, вот, уже в рот тянет. Она-то врать не будет.