Последний холостяк - Бетина Крэн

Ремингтон вошел в прихожую и направился по коридору на кухню, размышляя на ходу, что ему следует сказать Антонии при встрече. Проходя мимо дверей кабинета, он ощутил желание заглянуть в него и не стал сопротивляться этому порыву. Статуэтки Клео воскресили в его памяти рассказы старой актрисы о своей бурной жизни. О чем будет вспоминать он сам, когда достигнет ее возраста? Станет ли он сожалеть об упущенной возможности обрести семейное счастье, как его одинокий дядюшка Паддингтон, или же сможет сказать, что познал подлинную любовь и не зря потратил отмеренные ему судьбой годы? Из невеселых раздумий его вывел громкий возглас Клео:

– Вы так похожи на Пинки, когда хмуритесь, сэр! Граф вздрогнул и, обернувшись, увидел в дальнем углу комнаты знакомую изящную фигуру хозяйки коллекции фарфоровых безделушек с метелочкой из перьев в руке. Ремингтон перевел дух и спросил:

– На Пинки Ландона? Почему вы дали ему такое странное прозвище – Розовый? Он краснел от смущения при встрече с вами? Или у него был багровый от пьянства нос?

Клео рассмеялась и, покачав седой головой, объяснила:

– Вовсе нет, сэр. Ему просто нравился ярко-розовый цвет. А в тот вечер, когда мы с ним познакомились, на мне было розовое платье. Он был на несколько лет моложе меня, но выглядел очень импозантно. Между прочим, он тоже был граф.

– Граф? – Ремингтон вздрогнул. – Вы хотите сказать, что он был, как и я, графом Ландоном? Нет, это невозможно! А как его звали?

– Кажется, Руперт… Нет, Реджинальд! Или Рутабага… Пожалуй, все-таки Рутланд! У меня кое-что осталось о нем на память… – Клео повернулась к Ремингтону спиной и начала высматривать нужный ей сувенир.

Граф окаменел: Рутландом звали его отца, восьмого по счету графа Ландона, а также Розового, как только что выяснилось. У папаши была страсть к актрисам. Неужели и Клео оказалась среди его бесчисленных любовниц?

– Вот она! – удовлетворенно произнесла старушка, беря в руки миниатюрную фарфоровую птичью клетку, покрытую слоем пыли. – Теперь я все отчетливо вспомнила! – Лицо актрисы просияло. – Он прибыл в Париж, совершая свой грандиозный вояж по Европе, целью которого было увидеть окружающий мир во всем его многообразии. В меня он влюбился до беспамятства, умолял меня оставить сцену и уехать с ним в Лондон, обещал купить мне особняк, даже заговаривал о женитьбе… Но я не согласилась. – Она отвела взгляд.

– Что же вам помешало? – сдавленно спросил Ремингтон.

– Я не желала становиться певчей птичкой в золотой клетке! Такой, как вот эта! – Клео указала рукой на статуэтку.

Граф наклонился и, приглядевшись, увидел в клетке розоватую птичку с хохолком и длинным хвостом:

– Он бы запер меня навсегда, я же этого не хотела. Вскоре я познакомилась со своим будущим мужем. – Она мечтательно улыбнулась и продолжала: – Ройял Фокс свил для меня гнездышко. И когда мне хотелось полетать, он порхал вместе со мной.

Клео потрепала его по плечу и снова занялась уборкой. А он еще долго смотрел на запыленную статуэтку и думал о своем отце и его маниакальной страсти к роковым женщинам. Как сложилась бы судьба Клео, если бы она приняла предложение его отца и, уехав с ним в Лондон, стала бы его содержанкой? Женился бы в конце концов на ней беспутный граф Рутланд? Случись такое, Клео могла бы стать матерью его сына, и тогда и его собственная жизнь, и жизнь Ремингтона Карра стала бы совершенной другой.

Внезапно графа осенило: он понял, что все женщины в мире делятся на два типа – таких, как Гермиона, и других, с натурой Хиллари. Кто-то рождался Карлоттой, а кто-то – Клео… И выбор мужчины во многом зависел от его воспитания и окружения, кругозора и жизненного опыта.

Это умозаключение немедленно породило у Ремингтона другой вопрос: а какого сорта женщина Антония Пакстон? Но как ни ломал граф себе голову, ему не удавалось втиснуть ее в прокрустово ложе своей схемы. И вновь он почувствовал удручающее смятение.

Антония Пакстон умудрялась одерживать победу в невероятно трудных ситуациях, была умна, настойчива, на редкость целеустремленна и дьявольски изобретательна. При необычайно пылком темпераменте она умела скрывать подлинные чувства, всегда контролировала поступки и не терялась в сложных обстоятельствах. У нее на все имелись свои точка зрения и план быстрейшего достижения намеченной цели. Права была тетушка Гермиона, говоря, что Антония лоб себе расшибет, но своего добьется. Впрочем, упрямство этой женщины лишь дополняло ее поразительное здравомыслие.

Он вспомнил и другие слова Гермионы об Антонии – что у нее отзывчивое сердце. Действительно, порой он и сам удивлялся, как чуткость и доброта соседствуют в ней с безжалостностью к врагам и коварством. Череда эпизодов, свидетелем которых он стал, живо возникла перед его внутренним взором: ее добрая улыбка, припасенная для своих подопечных, нежный взгляд на спящую Клео, сентиментальное выражение глаз, украдкой наблюдающих за ним во время обеда, смущение, обида и страсть, исказившие ее лицо после того памятного пылкого лобзания…

В натуре Антонии причудливым образом переплелись черты характера и Карлотты, и Клео, и в этом-то и заключалось ее своеобразие, делавшее ее столь привлекательной и желанной. Соблазнительными формами, трезвым умом и бойким язычком, иногда источающим райский нектар, она завораживала, бесила и возбуждала его так, как ни одна другая женщина. И вот теперь она вдруг показалась в еще одной ипостаси.

Ремингтон вздохнул и покачал головой, потрясенный поразительным выводом, к которому он пришел: Антония Пакстон сумела предстать перед ним именно такой, какой она хотела, – неповторимой, добродетельной, страстной и желанной. Она помутила его рассудок и воспламенила в его жилах огонь вожделения, став для него настоящим наваждением. И ему не оставалось ничего другого, как принять брошенный ею вызов и продемонстрировать ей, на что он способен как настоящий мужчина, джентльмен и лорд.

Для этого требовалось заставить трепетать каждую клеточку ее роскошного тела, пробудить все тайные порочные желания, вынудить распахнуть перед ним двери темницы своей неутоленной страсти, проникнуть в сердцевину ее женственности, засесть у нее в печенках и лишить сна и покоя.

Но прежде следовало умаслить ее, признав свое поражение.

Приняв это решение, Ремингтон повернулся и вышел из кабинета в коридор, откуда направился прямиком к черному ходу, чтобы покинуть дом никем не замеченным.

Глава 11

На другое утро Антония ждала прихода графа, расхаживая по малой гостиной с плохо скрытым нетерпением. После бессонной ночи лицо ее было напряженным и бледным, а руки зябли, хотя в комнате было тепло. Она бы с удовольствием согрелась и укрепила дух бокалом хереса, но не осмеливалась, опасаясь, что Ремингтон учует запах алкоголя и решит, что он сломил ее волю и она запила с горя, и возрадуется, негодяй. Оставалось лишь метаться из угла в угол и кусать от отчаяния ногти.