Стеклянный дом - Ева Чейз

Эмма, Энн или Фелисити, опомнилась и отчаянно хочет вернуть ребенка. Кто бы стал с этим спорить? Кто бы стал возражать против возвращения ребенка к настоящей матери? Они все поцелуют Леснушку на прощание, пообещают писать ей письма и прислать денег, если Эмма/Энн/Фелисити в них нуждается. А Дон тем временем сбежит через заднюю дверь и умчится на своей спортивной машине в объятия другой женщины. Более удобной. Более незамужней.

Из-за этого они вчера и поскандалили. Из-за замужества. Крики разбудили Риту, и на этот раз кричала не малышка. Поначалу ей показалось, что Дон с Джинни снова занимаются сексом, так что она спрятала голову под подушку. Потом до нее дошло, что это не секс. Совсем наоборот. Джинни визжала: «Ты спал с Эди? С сестрой моего мужа? Как ты мог? Как ты мог?!» Потом что-то упало на пол, то ли стул, то ли стол, а Дон закричал: «А почему бы и нет? Я могу спать с кем угодно. Это ты замужем, Джинни, а не я. Это ты изменяешь моему старому другу, как последняя шлюха». Снова вопли – слов не разобрать. Потом раздался звук удара кожи о кожу, и Джинни вскрикнула от боли и удивления.

Тогда у Риты в голове промелькнула новая мысль: что, если нож, который она нашла под матрасом в Лондоне, нужен был Джинни для защиты не от Уолтера, как Рита сперва подумала, а от Дона?

Если так, то это все меняло. Как будто мир Харрингтонов накренился, открывая взгляду невидимое прежде поперечное сечение, шокирующий вид. Как когда копнешь землю и впервые замечаешь мерзкие белесые корни, похожие на червей.

Рита вдруг остро почувствовала удаленность Фокскота от остального мира: ощетинившийся лес, пустая дорога, кричи – никто не услышит. Вот только она-то услышала, верно? Значит, нужно было проявить мужество.

Рита постучала в дверь спальни Джинни – один раз, потом второй, а потом, когда ей не ответили, тихо спросила:

– Джинни, у вас все в порядке?

Тишина. Ее мысли устремились в жутком направлении: Джинни мертвая лежит на половике; Джинни выбросили из окна, она валяется в зарослях гортензий, как тряпичная кукла. Рита уже начала поворачивать ручку двери, готовая войти, когда из комнаты донесся бодрый голос Джинни:

– Я в порядке! Возвращайтесь в кровать.

Она ушла, сгорая от стыда и думая, что, возможно, приняла страсть за ссору. В конце концов, откуда ей знать, как выглядит страсть? Но утром Джинни спустилась к завтраку одна в очках с черепаховой оправой, которые все равно не скрыли отметину у нее на скуле.

Она не болтала, не ворковала с малышкой. Только без энтузиазма макала гренки в яйцо всмятку, пока оно не превратилось в месиво из скорлупы и растекшегося желтка, и почему-то Рите показалось, что это прекрасный символ для истории, в которой смешались секс, жестокость и младенцы. После ей стало противно смотреть на яйца. Подъезжая к Фокскоту, Рита сомневается, что вообще когда-нибудь сможет их есть.

* * *

– Рита, пока вы были в магазине, к вам заходил лесник-коротышка, – сообщает Дон, прислонившись к столу, попивая кофе, а свободной рукой потирая темные жесткие волоски у себя на животе. Он в одних шортах. Рита бросает пакеты с покупками возле кухонного шкафа и начинает их разгружать. – Хотел позвать вас на прогулку, – подначивает Дон.

Жар вспыхивает в районе ключиц и ползет вверх по шее. Дон не знает пощады:

– О, вы только посмотрите на Риту! А я уже было начал думать, что вы играете за другую команду.

– Замолчи, Дон, – говорит Джинни, входя в кухню с Тедди. Малышка дремлет у нее на плече. Очки исчезли. Джинни заштукатурила щеки тональным кремом, который придал ее лицу странный меловой оттенок. – Тедди, помоги Рите.

Рита улыбается ему, наклоняясь к сумкам. Тедди отвечает ей широкой улыбкой, с обожанием глядя на нее из-под кудряшек, и она сразу вспоминает, почему до сих пор здесь.

Потом ей не удается помешать Дону взять Тедди с собой на охоту. Когда она спрашивает, где Гера, Джинни отвечает, что та «как обычно, ушла бродить по лесу в странном настроении». Рита чувствует укол тревоги. Она бы хотела отыскать Геру и убедиться, что с той все хорошо: она наверняка тоже заметила синяк под глазом Джинни. От нее ничего не скроешь. Но подгузник малышки тяжелый, как мешок с замороженным горохом. Его все утро никто не менял.

Рита укладывает малышку на полотенце в гостиной и начинает переодевать ее, зажав зубами булавку, а Джинни наблюдает с дивана, погруженная в свои мысли, и грызет печенье. В библиотеке начинает звонить телефон. Они обе не двигаются с места.

– Я всегда чувствую, когда звонит Уолтер, – шепчет Джинни. – Даже не думайте снимать трубку, Рита.

Через пять минут телефон снова начинает звонить. Кажется, будто Уолтер стучится прямо к ним в дверь. Они обе задерживают дыхание, дожидаясь, пока смолкнет звон.

Малышка, радуясь избавлению от подгузника и возможности проветрить пятую точку, раскачивается из стороны в сторону и издает булькающие звуки. Но Рита не улыбается и не корчит рожицы, как обычно делает. Ей страшно, она будто в западне. Внешний мир все ближе подбирается к Фокскоту.

– Простите, если мы вчера вас разбудили, – говорит Джинни.

Рита не знает, что сказать и куда девать глаза. Джинни тоже. Теперь, когда телефон перестал звонить, комнату заполнила оглушительная тишина, как после крика.

– Я сама надену подгузник. – Джинни вскакивает с дивана и закатывает рукава крепдешиновой блузы. – Отдохните, Рита. Может, прогуляетесь? Если увидите Геру, можете сказать ей, чтобы возвращалась домой?

Рита медлит. Она никогда не видела, чтобы Джинни меняла подгузник. Она вообще умеет это делать?

Джинни берет в руки один из новеньких розовых комбинезонов.

– Если что, я не уколю ее булавкой, если вы об этом беспокоитесь.

Закрывая за собой тяжелую входную дверь, Рита жалеет, что разминулась с Робби, и с тоской думает о том, какую прогулку упустила. В нем есть что-то успокаивающее, надежное. С ним она может просто молчать и все равно чувствовать, что они ведут беседу, не произнося ни слова. Что она здесь не совсем одна.

Но она одна, и сейчас лес кажется ей чужим как никогда. Рита бродит минут двадцать – ни Геры, ни Тедди с Доном не видно, – а потом идет обратно. Не в силах заставить себя вернуться в дом, она садится на ржавую железную скамейку в саду под сенью шиповника, подпирает подбородок руками и прикрывает глаза. Ее кожа, кажется, потеряла чувствительность, будто принадлежит кому-то другому. Горло