Татищев - Апполон Кузьмин

Представительное (аристократическое) правление уступает «демократическому», но оно все-таки лучше монархического. К сожалению, оно также не везде возможно. Оно применимо лишь «в областях, хотя из неколиков градов состоящих, но от нападений неприятельских безопасных, как-то на островах и проч., а особливо если народ учением просвещен и законы хранить без принуждения прилежит, — тамо так остраго смотрения и жестокого страха не требуется».

Таким образом признается безусловная предпочтительность представительной формы правления для Скандинавии, Англии и некоторых других государств, в условиях XVIII века достаточно надежно защищенных от внешней угрозы. Эта форма была бы желательной и для других государств, если население их достаточно просвещено, привыкло следовать законам без постоянного напоминания и принуждения. Подобно Артемию Петровичу Волынскому, Татищев в России этого последнего условия не видел. Отсутствие просвещения при наличии постоянной внешней угрозы, по мнению Татищева, не оставляло выбора. Ничего хорошего в своей сущности монархия не содержит. Она несет с собой лишь «жестокий страх». Но географические и политические условия России обязывают мириться с этим как с относительно меньшим злом.

Соображения Татищева, очевидно, не лишены оснований. Позднее Энгельс также наличие или отсутствие королевской власти в странах средневековой Европы ставил в зависимость главным образом от внешнеполитических обстоятельств. В Германии, например, не сложилось сильного централизованного государства именно потому, что в этом не было потребности, поскольку она оказалась «избавленной на длительный срок от вторжений».2 К. Маркс также связывал «централизованный деспотизм» в России с условиями ее внутреннего социального строя, «обширным протяжением территории» и «политическими судьбами, пережитыми Россией со времен монгольского нашествия».3

«Великие и пространные государства, для многих соседей завидующих», по мнению Татищева, не могут устоять при демократической или аристократической форме правления, «особливо где народ недовольно учением просвещен, и за страх, а не из благонравия, или познания пользы и вреда, закон хранят». Для таких государств «не иначе, как само- или единовластие потребно». Политическая повседневность, полагал Татищев, давала примеры успешного действия любой из этих систем. «Голландия, Швейцария, Генуя и проч. изрядно правятся демократиею и называются республики». Аристократическая форма успешно осуществлена в Венеции. Германская империя и Польша управляются монархами вместе с аристократией. «Англия и Швеция из всех трех состоят, яко в Англии нижний парламент или камера, в Швеции сейм — представляют общенародие; верхний парламент, а в Швеции сенат — аристократию».

Зависимость форм правления от внешних обстоятельств Татищев подтверждает и примерами из всемирной истории. Так, «Рим, прежде императоров, правился аристократиею и демократиею, а в случае тяжкой войны избирал диктатора и давал ему полное единовластительство». «В трудном состоянии» к аналогичным мерам прибегают Голландия и Англия. «Из сего видим, — заключает Татищев, — что издревле утвержденные республики в случаях опасных и трудных монархию вводят, хотя и на время».

Условия России Татищев ставит в один ряд с Францией, Испанией, Турцией, Персией, Индией и Китаем, которые «яко великие государства, не могут иначе правиться, как самовластием».

Целесообразность для России самодержавия Татищев подтверждает ее историческим опытом. В этой связи он дает первую свою канву русской истории, начиная ее от скифов, имевших уже «самовластных государей». Затем период «единовластительства» определяется временем от Рюрика до Мстислава Великого (сына Владимира Мономаха), то есть со второй половины IX века до 1132 года. В результате за 250 лет «государство наше всюду распространилось».

Феодальная раздробленность привела к тому, что татары захватили власть над русскими землями, а некоторые владения Руси оказались под властью Литвы. Лишь Иван III «паки монархию возстановил, и, усилився, не токмо власть татарскую низвергнул, но многие земли у них и Литвы, ово сам, ово сын его, возвратил. И так государство прежнюю свою честь и безопасность приобрело, что продолжалось до смерти Годунова».

Разорения Смутного времени Татищев объясняет тем, что Василий Шуйский вынужден был дать боярам «запись, которою всю власть, у государя отняв, себе похитили, подобно как и ныне». В результате шведы и поляки «многие древние русские пределы отторгнули и овладели». Правда, воцарение Михаила Романова несколько выбивалось из этой схемы. Хотя его «избрание было порядочно всенародное, да с такою же записью, через что он не мог ничего учинить, но рад был покою». Ограничением самодержавия в этом случае как будто доволен более всех сам царь. И у Татищева нет оснований считать это ограничение нецелесообразным.

Восстановление самовластия Алексеем Михайловичем Татищев объясняет тем, что царь получил возможность управлять войском во время русско-польской войны. Он полагал, что именно благодаря этому были одержаны победы в войне и они были бы еще большими, если бы не противодействие «властолюбивого Никона». Торжество же самовластия и соответствующие успехи при Петре Великом «весь свет может засвидетельствовать».

По-видимому, нечто подобное Татищев излагал и в обсуждениях января — февраля 1730 года. Но в спорах выдвигались и мнения противоположные: «единовластное правительство весьма тяжко», поскольку «единому человеку власть над всем народом дать не безопасно». Опасность грозит и оттого, что царь, «как бы мудр, справедлив, кроток и прилежен ни был, безпогрешен же и во всем достаточен быть не может». В случае же если монарх «страстям своим даст волю», то от насилий страдают невинные. Другая угроза исходит от того, что именем монарха управляют временщики, и временщик «из зависти» может свирепствовать еще более, «особливо если подлородный или иноземец, то наипаче знатных и заслуживших государству ненавидит, гонит и губит, а себе ненасытно имения собирает». И наконец, третье — «вымышленная свирепым царем Иоанном Васильевичем тайная канцелярия» (то есть Преображенский приказ сыскных дел), которая постыдна перед лицом других народов и разорительна для государства.

Татищев считает все высказанные соображения основательными. Но, по его мнению, они не перекрывают положительной роли монархии для таких стран, как Россия. Он исходит из того, что монарх «не имеет причины к разорению отчизны ум свой употреблять, но паче желает для своих детей в добром порядке содержать и приумножать». Поэтому государь заинтересован в подборе советников «из людей благоразсудных, искусных и прилежных». Но против довода об опасности воцарения монарха, который «ни сам пользы не разумеет, ни совета мудрых не принимает и вред производит», у Татищева не находится возражений. Покинув надежную почву «естественного закона», Татищев вынужден уповать на смирение: поскольку возможности воцарения несмышленого монарха не предотвратить, остается «принять за божие наказание». Предполагаемых собеседников Татищев дразнил сравнением с весьма нередкой бытовой картиной: если один шляхтич «безумно» разоряет свой дом, «для того всему шляхетству волю в правлении отняв, на холопей оное положить, ведая, что никто сего не утвердит». Республиканское самосознание собеседников Татищева, конечно, не распространялось на крепостное крестьянство. Но его довод мог быть повернут и в противоположном направлении: неразумна не только абсолютная монархия, а и крепостнический порядок.