Этюды Черни - Анна Берсенева

В основе ее желания непременно иметь собственную квартиру в Париже лежала история, о которой она постеснялась бы кому-нибудь рассказать. Наивна была связь между этой несерьезной историей и таким серьезным поступком, как покупка недвижимости.

Саша приглашена была в гости к скрипачу из оркестра Гранд-опера; он собирал друзей незадолго до Рождества. Вечер был тихий, теплый. Саша шла по набережной Сены. У моста Альма она свернула на тихую авеню Франклин Рузвельт, которая вела к Елисейским Полям. Светились окна маленьких особняков, витрины кафе в глубине улицы казались фонариками, расставленными под деревьями.

Тротуар был узок, и прохожим приходилось уступать друг другу дорогу. Саша сделала шаг в сторону, чтобы ее могли обогнать папа с сыном, которые не торопясь шли за нею. Они поблагодарили ее, улыбнулись и пошли дальше. Саша смотрела им вслед. Папа был такой же тихий и милый, как эта улица. Он был молод, а сын мал. Папа нес прозрачный пакет, наполненный водой, в которой плавала серебристая рыбка. Не аквариумная, а самая обыкновенная, вроде плотвы.

«Где они ее взяли, в Сене, что ли, руками поймали?» – подумала Саша.

Да, возможно. Мальчик смотрел на отца с восторгом и счастьем.

Она представила, как придут они сейчас домой, откроют дверь в свою квартиру, наверное, такую же тихую и милую, как они сами, выпустят рыбку в аквариум или просто в банку и, затаив дыхание, станут следить, как она плавает.

Она поняла, что многое отдала бы за это чувство: прийти таким вот теплым предрождественским вечером в свою парижскую квартиру, открыть дверь своим ключом…

Теперь квартира на бульваре Пуассоньер сдавалась, и на деньги, которые это приносило, можно было жить в Москве без особенных хлопот. Если у тебя нет особенных стремлений. У Саши их не было, и она жила как жила, как многие живут: день да ночь – сутки прочь. Она понимала, что вынырнуть из такой жизни с каждым днем будет все труднее… Но вместе с этим понимала и другое: что между попытками плыть по течению или против течения разница для нее теперь невелика.

Люди меняются. Кто это сказал? Да, Сергей – только что. Вот и она переменилась, и надо честно принимать эту перемену. И незачем больше уговаривать себя, будто дело только в потере голоса, а если бы он вернулся, то все бы и наладилось. Изъян, который она в себе обнаружила, с наличием или отсутствием голоса никак не связан. «Не превозносится, не ищет своего…»

– Я очень рада была с вами познакомиться, Саша, – сказала Ирина Алексеевна, вставая из-за стола. – А теперь, с вашего позволения, я пойду к себе. Сейчас будет звонить моя приятельница. Сегодня суббота, а по субботам мы с ней в это время обычно болтаем.

Она одарила Сашу последней безмятежной улыбкой и ушла.

Саша сразу протянула руку к коньячной бутылке. Понятно было, что пора уходить, и ей не хотелось уходить с ясной головой. Зачем ей ясная голова этим вечером? Чтобы отчетливо понимать, что тысячи таких же вечеров ожидают ее впереди? И почему то, что она не хочет об этом думать, следует считать малодушием? Она просто не хочет об этом думать.

– Вы были в Гранаде? – спросила она.

Почему-то показалось, что, отвечая, Сергей не заметит, как она наливает себе коньяк.

– Да. – Он взял у нее из рук бутылку и налил ей и себе. – А как вы догадались?

– По серебряному гранату.

– А!.. – Он улыбнулся. – Я про него и забыл уже. Хотя тянуло меня туда страшно, в Испанию.

– Почему именно в Испанию?

Она выпила коньяк, стараясь, чтобы ее движения не выглядели слишком поспешными.

– Из-за Дон Кихота.

– Тогда уж не в Гранаду, а в Ла Манчу надо было ехать.

– В Ла Манче я тоже был.

– Для вас, наверное, имеют значение красивые и неважные вещи.

«Выпить еще? – подумала она, рассеянно произнося это. – Да, выпить и уйти».

– Это какие же?

Он придвинул к ней блюдо, на котором были разложены яркие овощи.

– Вроде этой булавки. – Саша выдернула ее из ворота свитера и воткнула в скатерть рядом со своей тарелкой. Бриллиант покачивался, и казалось, будто он сползает вниз, как слеза по щеке. – Она будит воображение. Лезут в голову всякие красивые глупости. Я потому ее и купила, ваша мама правильно догадалась.

– Мне тоже лезли в голову всякие красивые глупости, когда я на эту булавку смотрел, – кивнул Сергей.

– Например?

Саша быстро налила себе еще коньяку и выпила. Зачем делать вид, будто она хочет растянуть удовольствие? Она хочет опьянеть настолько, чтобы уснуть сразу, как только окажется дома.

– Например, что я спас девушку от дракона. Как доблестный испанский рыцарь. В Пиренеях тоже есть такая легенда, про дракона и рыцаря, не только у нас, знаете?

– Она у всех есть. Красивый бродячий сюжет.

Зря она усмехнулась. Над ним нет причин иронизировать. «До полуночи мы украдкою утешалися речью сладкою…» Он хороший человек, но и причин сидеть с ним до полуночи у нее нет тоже.

Саша снова приколола булавку к свитеру, достала из сумочки телефон и вызвала такси.

– Я вас провожу, – сказал Сергей.

– Если только до машины. До дому – никакого смысла нет. Такси до подъезда довезет.

– Вы далеко живете?

– На углу Малой Бронной и Спиридоньевского.

– В доме Госстраха?

– Да.

Саша не удивилась тому, что он знает, как называется дом. Она не зря выпила последний бокал. Равнодушие ко всему и вся наконец охватило ее. Значит, сон придет легко и скоро.

Из-за двери комнаты, в которой жила Ирина Алексеевна, доносился ее оживленный голос. Как с другой планеты.

Свет в прихожей казался тусклым. Шуба, которую Сергей подал Саше, тоже выглядела тусклой и какой-то усталой.

И усталой, ко всему безразличной выглядела Москва, которая совсем недавно шумела, спорила, возмущалась – кипела жизнью.

– Может, я все-таки поеду с вами? – сказал Сергей, открывая перед Сашей дверцу такси.

Она покачала головой. У нее не было сил объяснять, почему она этого не хочет. Еще один человек коснулся ее жизни и прошел дальше, в свою. Мало ли их было? В сущности, только они и были.