Гробницы Немертеи - Алферова Марианна Владимировна

А кто хозяин часов?

Он не сразу заметил, что оба сукки отчаянно машут руками и орут:

"Бегите!” Атлантида растерянно оглянулся. Никого вокруг – только Ноэль бредет следом. Потом догадался поднять голову. С востока медленно наплывала серая тень – поначалу Платон принял ее за тучу. Но почти сразу понял, что ошибся – она больше походила на мелкую сетку, а края ее постоянно меняли очертания. Больше всего плывущая тень напоминала огромную птицу с острым клювом и жадно раскинутыми крыльями. Сукки вновь заорали и помчались вприпрыжку, уже не обращая внимания на притомившихся людей. Из-под задних лап ударили фонтанчики песка. Их резвость очень не понравилась Атлантиде. Он тоже побежал – если его хаотичные рывки и шатание можно было назвать бегом, – но фигуры сукки впереди становились все меньше и меньше. Ноэль трусил довольно резво и даже приблизился к Платону. Серая тень в небе еще больше вытянулась. По низу у нее колебалось что-то вроде бахромы, и бахромки эти удлинялись и двигались. Каждая самостоятельно…

Ноэль почти настиг Атлантиду.

– Быстрее! – выдохнул он. Кажется, его приятель тоже знал, что за серая тварь целится в них клювом.

Один Платон ничего не понимал. Не понимал, но бежал. Только ноги почему-то не хотели передвигаться с нужной быстротой. Атлантида и Ноэль теперь бежали рядом. Тень была уже почти над ними. Да, тень накрыла их… Но она не заслоняла солнце. А тело налилось совершенно нестерпимой тяжестью. Ноги стали свинцовыми… Смерть, смерть… серая смерть… песочные часы… остановившиеся… весь песок вытек… прямо на лоб… Атлантида запрокинул голову. Сверху на него сыпался песок. Серая бахрома превратилась в струйки песчаного дождя. Он глянул под ноги песок был ему уже по колено. Он прыгнул вперед – дождь пошел сильнее… Песчинки, шурша, текли по костюму… Ноэль сделал сразу несколько прыжков и опередил Платона. Его комбинезон весь покрылся серыми островками песка. В ужасе Атлантида понял, что песок не ссыпается вниз, а налипает на одежду Ноэля. Только серебряный шлем по-прежнему сверкал – песчинки соскальзывали с металлической поверхности. Платон посмотрел на себя – на условно белом костюме повсюду серели песчаные лишаины. Они разрастались, и тяжесть становилась непомерной. Каждый шаг мог стать последним – сделать новый не хватит сил. Песок скрипел на зубах. Атлантида посмотрел на руки – они были облеплены песком. Кое-где даже наросли бородавками серые бугорки. А туча наверху уже не напоминала остроклювую птицу она уплотнилась, зависла над жертвами огромным грибом и спустила вниз тысячи серых бахромок. Песок сыпался и сыпался. Платон почти механически – в ту минуту он вряд ли что-то соображал, песчаный дождь глушил все мысли, – с неимоверным трудом расстегнул пуговицы, ибо их тоже облепил песок, и скинул пиджак. Сразу стало куда легче, и он смог сделать несколько шагов. Ноэль последовал его примеру и расстался с комбинезоном, который теперь напоминал скульптуру без головы и рук. Раздевшись, Ноэль тут же совершил рывок – почти как сукки. Песок спешно стал облеплять его, но он бежал, не останавливаясь, и выскочил из-под песчаной летучей тени. И сразу же серый лишайник стек с него с шорохом осеннего листопада. Атлантида попытался скинуть брюки. Но нет – песок зацементировал все застежки намертво. Пришлось идти дальше, волоча на себе килограммов пятьдесят. А вес все увеличивался. Три шага, и Платон остановился. Качнулся вперед. Между ним и Ноэлем оставалось всего-то метров пятнадцать. Пятнадцать метров между спасением и смертью. Непреодолимых метров. Он хотел закричать, но песок облепил губы. Песок залепил защитные очки, и их приходилось постоянно протирать. Но все равно почти ничего не было видно. Несмотря на очки, глаза нестерпимо жгло. Атлантида не был уверен, что видит Ноэля сквоь струи песчаного дождя. Вон он бежит. Остановился. Почему остановился? Обернулся. Кинулся назад. Наверное, очередной мираж.

Платону казалось, что все – он больше не сможет поднять ногу. Но смог… Ноэль вновь очутился под серой тенью. И вновь песок принялся облеплять его. Приятель схватил Атлантиду за руку и потащил за собой, как маленький, но упорный тягач на антигравитационной тяге. Платон уже не шел – бежал. Песок лежал на нем толстым слоем. И вдруг – ш-ш-ш… серая перина посыпалась вниз-это они вырвались из-под тени. Беглецы по инерции, почувствовав внезапную легкость, сделали несколько огромных прыжков, почти как сукки, – песок, потеряв прилипчивость, стлался за ними шлейфом. Туча вновь распласталась, вытянула клюв, серые бахромки, оторвавшись при этом внезапном маневре, суетливо мельтешили вокруг и постепенно, теряя летучесть, падали и сливались с дюнами. Платон уже видел вблизи лиловые громады обглоданных ветром скал. Сотня шагов или полторы… Или тоже мираж? Нет, не похоже. Из пасти одной из пещер выпрыгнули сукки и понеслись навстречу людям огромными прыжками. А Ноэль все тащил и тащил Атлантиду, как на буксире. Вновь сверху посыпался песок проклятая туча их настигла. Еще десяток шагов… Сукки ворвались под песчаные струи, ухватили Платона за обе руки и потащили. Он не успевал переставлять ноги и бревном волочился за ними. Вскоре туча осталась позади. Как и Ноэль – где-то там, под песчаным дождем. Сможет ли он снова вырваться? Атлантида хотел спросить об этом сукки, но не мог разлепить губ – они буквально срослись… и он лишь промычал что-то невнятное.

Сукки затолкали его в пещеру и исчезли. Платон лежал на песке и ждал, когда песчинки оживут, и поползут, и начнут его облеплять. Но песок оставался к нему равнодушен. Он вытек из песочных часов, время кончилось. Так зачем же человек тяжело дышит и надеется выжить, если время кончилось? Заснул Атлантида? Или потерял сознание? Ему казалось, что он просто лежит, не в силах пошевелить ни ногой, ни рукой. Когда появились рядом с ним Ноэль и оба сукки, он не помнил. Как не помнил, куда исчезли защитные очки. Увидев своих спасителей, Платон все же смог разлепить губы.

– Пи-ить… – пробормотал он.

И просьба была исполнена – вода полилась ему в рот. Он глотал влагу жадно и выпил все без остатка. Ему было плевать – хватит другим или нет, – он просто не мог оторваться от горлышка фляги.

– Песчаный охотник ушел? – спросил Ноэль.

– Ушел. Но лучше еще подождать. Чтобы наверняка. Охотник не любит терять добычу.

Атлантида не мог представить, что надо вновь встать и куда-то идти. Куда? Зачем? В пещере так хорошо… Он будет лежать здесь всю жизнь. Пить воду и не двигаться. А больше ему ничего не надо. Но сукки Кай-1 сказал; “Пошли”. И Платон поднялся. И даже пошел. Теперь он брел последним. Брел, глядя себе под ноги, чтобы не видеть проклятые миражи. Ба-а уже скатился за срез дюны, жара начала быстро спадать.

Снова явился мираж – на этот раз черный глайдер. Он летел низко, нырнул между двумя каменными столбами и затормозил в нескольких метрах от сукки Кая-1. Из глайдера выскочили еще два Кая. Какой странный мираж. Очень реальный. Значит – скоро белая вспышка, и тогда конец.

– Эй, ребята! Сюда! – крикнул сукки Кай-1.

Атлантида понял, что глайдер и его пассажиры ему не пригрезились. Платон побежал. Но тут же споткнулся, упал. Вновь кинулся бежать. А добежав, рванул у первого сукки из лап флягу и стал пить, пить…

– Зачем ему столько воды? – спросил один из прилетевших сукки своего собрата.

– Высшая раса… – усмехнулся негуманоид – тот, который не любил людей.

ГОРЫ РОЙКА И СУККИ КАЙ-2

Сукки Кай-2 искал нематериальную связь с космосом. Но пока ничего не нашел. Однако не оставлял надежды, что связь эта когда-нибудь ему откроется. В том, что это произойдет, он был уверен – космос никогда не обманывал сукки. Обитатели К-7 чувствовали вибрации вселенной на подсознательном уровне и терпеливо ждали, когда космос обратит на них внимание и возвысит их планету и их расу до высот планеты Кемет в период ее расцвета. Но ожидали не в бездельной лености, а в активном поиске универсальных материальных ценностей – то есть золота и серебра. За эту активность другие народы в Галактике выходцев с планеты К-7 недолюбливали, но Платон относился к сукки с неизменной симпатией. Его не раздражало их упорство – он своей настырностью мог переплюнуть любого сукки. А к их уверенности в космической избранности относился с легкой ирояией, в которой не было ничего от презрения, – каждый волен думать о себе чуть-чуть лучше, чем ты есть на самом деле. Только при этом не стоит думать хуже о других.