Ключ к теософии - Елена Петровна Блаватская

на авторитете и верой, основанной на собственной духовной интуиции, есть огромная разница.

Спрашивающий. В чём же она?

Теософ. Одна — человеческое легковерие и предрассудок, другая — убеждённость и интуиция. Как пишет профессор Александр Уайлдер в своём «Введении в Элевсинские мистерии»:

«Именно невежество ведёт к профанации. Люди высмеивают то, что не могут верно понять… Подводное течение этого мира направлено к одной цели; и в человеческом доверии… скрыта сила почти бесконечная — святая вера, способная постичь самые высшие истины всего бытия».

Те, кто ограничивает это «доверие» лишь человеческими догмами, устанавливаемыми авторитетом, никогда не доберутся до этой силы и не ощутят её в своей природе. Их вера крепко привязана к внешнему плану и не может извлечь и пустить в действие движущую ею суть, поскольку чтобы сделать это, им нужно заявить своё право на собственное суждение, на что они никогда не решатся.

Спрашивающий. И именно эта «интуиция» заставляет вас отвергать Бога как личного Отца, Правителя и Владыку Вселенной?

Теософ. Именно она. Мы верим в вечный непознаваемый принцип, потому что лишь слепое заблуждение может заставить кого-либо утверждать, что Вселенная, мыслящий человек и все чудеса, существующие даже в мире материи, могли бы возникнуть без каких-то разумных сил, которые смогли столь мудро устроить и расположить все её части. Природа может ошибаться, и часто ошибается, в своих деталях и внешних материальных проявлениях, но никогда — в своих внутренних причинах и результатах. Древние язычники придерживались куда более философских воззрений на этот вопрос, чем современные философы, будь то агностики, материалисты или христиане, и ни один языческий автор не выдвинул предположения, что жестокость и милосердие являются чувствами, не имеющими предела, и потому могут быть сделаны атрибутами беспредельного Бога. Их боги поэтому, все были конечными. Сиамский автор «Колеса Закона» выражает ту же идею о вашем личностном боге, как и мы. Он говорит:

«Буддист мог бы верить в существование бога, более возвышенного, чем могут определить все человеческие качества и свойства — совершенного бога, превыше любви, ненависти и ревности, мирно покоящегося в тишине, которую ничто не может нарушить, и о таком боге он говорил бы без пренебрежения — не из желания угодить ему или боязни оскорбить его, но из естественного почтения; но он не может понять бога с людскими качествами и признаками, который любит, ненавидит и гневается; такое божество, как описывается христианскими миссионерами, мусульманами, брахманами[80] или иудеями, окажется даже ниже стандарта просто обычного хорошего человека»[81].

Спрашивающий. Разве вера христианина, который в своей христианской беспомощности и смирении верит, что есть милосердный Отец Небесный, который убережёт его от искушения, поможет ему в жизни и простит ему проступки, не лучше, чем холодная и гордая, почти фаталистическая вера буддистов, ведантистов и теософов?

Теософ. Называйте наши убеждения «верой», если хотите. Но раз уж мы вернулись к этому вечно повторяющемуся вопросу, я, в свою очередь, тоже спрошу: не лучше ли вера, основанная на строгой логике и разуме, чем та, что основана просто на человеческом авторитете или поклонении героям? Наша «вера» имеет всю логическую силу арифметического трюизма, что 2 плюс 2 равняется 4. Ваша вера похожа на логику некоторых эмоциональных женщин, о которых Тургенев сказал, что для них 2 плюс 2 обычно 5 и стеариновая свечка в придачу. Вдобавок к этому, ваша вера противоречит не только любым мыслимым представлениям о справедливости и логике, но и, если проанализировать, ведёт человека к нравственной погибели, препятствует прогрессу человечества и положительно утверждает принцип «кто сильнее — тот прав», превращая каждого второго в Каина для своего брата Авеля.

Спрашивающий. На что это вы намекаете?

Есть ли у Бога право прощать?

Теософ. На доктрину искупления — на ту опасную догму, в которую вы верите и которая учит, что, как бы ни были велики наши преступления перед законом божьим и человеческим, мы должны лишь верить в самопожертвование Иисуса для спасения всего человечества, и его кровь смоет с нас все грехи. Вот уже двадцать лет как я выступаю против неё, и сейчас я хотела бы привлечь ваше внимание к абзацу из «Разоблачённой Изиды», написанному в 1875 году. Вот что провозглашает христианство и вот против чего мы восстаём:

«Милость Божья безгранична и неизмерима. Невозможно представить себе такой страшный человеческий грех, которого цена, уплаченная вперёд за спасение грешника, не изгладила бы, будь он в тысячу раз ужасней. И, более того, никогда не поздно раскаяться. Пусть даже преступник ожидал последней минуты последнего часа последнего дня своей земной жизни, чтобы побелевшими губами прочесть исповедание веры — он всё равно может попасть в рай: умирающий разбойник сделал это, и его примеру могут последовать все, кто столь же порочен. Таково учение Церкви и духовенства, самонадеянно вбиваемое в головы ваших соотечественников самыми популярными проповедниками Англии, прямо в „свете XIX столетия“, этого наиболее парадоксального из всех веков. Ну, и к чему же это ведёт?»

Спрашивающий. Разве это не делает христиан счастливее, чем буддистов и индуистов?

Теософ. Нет; во всяком случае, не людей образованных, поскольку большинство из них уже давно фактически разуверилось в этой жестокой догме. Но тех, кто до сих пор в неё верит, она может привести к любому мыслимому преступлению легче, чем кого-либо другого. Позвольте мне привести вам ещё одну цитату из «Изиды»:

«Если мы выйдем за пределы узкого круга вероучения и рассмотрим вселенную в целом, сбалансированную посредством изысканного согласования частей, то вся здравая логика, малейший проблеск чувства справедливости восстает против такого искупления чужой вины! Если бы преступник согрешил лишь против самого себя и не причинил бы зла никому другому, как только себе; если бы искренним раскаянием он мог стереть прошлые деяния — не только из памяти людей, но и из тех неразрушимых записей, которые ни одно божество — даже высочайшее из высочайших — не может заставить исчезнуть, тогда эту догму можно было бы понять. Но утверждать, что можно причинять зло своему собрату, убивать, нарушать равновесие общества и естественный порядок вещей, и затем — из трусости, надежды или по принуждению, не имеет значения — получить прощение через веру; что пролитие одной крови смывает другую пролитую кровь, — это нелепость! Могут ли результаты преступления быть удалены, если бы даже само преступление было прощено? Следствия причины никогда не бывают ограничены пределами этой причины; и результаты преступления не могут быть ограничены лишь