Это я тебя убила - Екатерина Звонцова

нещадно: чтобы попасть в Святую рощу, а потом в санктуарий, нужно преодолеть весь замковый пляж и обогнуть дальний край бухты. С пляжем мы почти справились, а вот возле высоких ноздреватых скал Эвер, кажется, готов потерять сознание.

– Эй, эй! – Я наклоняюсь и, уперев руки в бедра, смотрю на него. – Может, вернемся?

– Не надо, – выдыхает он хрипло, морщится и прижимает ладонь ко рту.

Снова кашель. Снова окровавленные камни, благо парочка, не больше. С завтрака у него было только два-три таких приступа, но все равно я ловлю себя на мерзком ощущении, когда сжимаются и сердце, и желудок. Жалость, а не отвращение. Смутный страх, что это навсегда.

– Умой лицо, – тихо советую я: к нам как раз подползает мягкая морская волна.

Эвер качает головой и поднимается – быстрее, чем в прошлый раз. Я смотрю, как бриз колеблет его белые волосы, как отражаются в глазах осколки неба, и сжимаю кулаки. Шею, едва начавшую заживать благодаря паре мазей, жжет. Издевательское напоминание: не забыла, каким красивым он был еще недавно? Помнишь ошметки век, проглядывающую в гнили челюсть, червей в жидких патлах и раздвоенный язык? Чудовищную когтистую руку, в которую превратилось его любимое оружие, красные глаза? Помнишь? Так вот, это твоя вина, отвернись.

– Эй вы там, не спеклись? – орет Скорфус, точно почуял неладное в моих мыслях.

Он, спасая свою черную шкурку от палящих лучей, преодолевает путь вплавь: это давно не вызывает у него проблем, жить в Гирии и не научиться плавать практически невозможно. С прижатыми к голове ушами, со сложенными крыльями он напоминает чудовищную косатку – только поднимает слишком много брызг, так как плывет по-собачьи.

– Вылезай! – кричу я, разуваясь, засучивая слины и беря сандалии в руку. – Ты сейчас сядешь на мель.

На краю бухты правда мелковато. Дальше можно – и удобнее всего – пройти вброд, но я спохватываюсь: если Эвер потеряет здесь сознание и свалится, ему хватит, чтобы захлебнуться.

– Я возьму тебя за руку? – почти шепчу, как если бы предлагала что-то заоблачно неприличное. – Мало ли.

– Я в порядке, не волнуйся. Не нужно, – отзывается он, тоже наклонившийся, чтобы разуться и закатать штаны до колен. Волосы падают на лицо. Я не вижу глаз.

– Ладно… – Медлю. Стараюсь не думать о том, что ощутила: стало холодно, несмотря на зной. – Тогда давай вперед. Я должна тебя видеть, мало ли.

Не споря, он огибает меня и движется вдоль скал первым – прямая спина, все то же трепещущее облако волос, сандалии в опущенной руке. Скорфус шлепает по мелководью на некотором расстоянии, но постоянно останавливается: чтобы выловить и сожрать очередную несчастную рыбешку или медузу. Я иду последней и радуюсь, что никто из этих двоих не наблюдает за мной. Мысли, сердитые и унылые, мечутся хуже мальков возле стоп.

Чтобы отвлечься, я начинаю старательно вспоминать вторую, сухопутную дорогу к могилам – по верху утесов, более длинную, пыльную и жаркую, но в то же время куда более удобную для, например, растянутых и перегруженных подношениями похоронных процессий. Через центральные замковые ворота. Направо от Патрициата, бело-голубого, как кусок плесневелого сыра. До упора, до окраины, полной заброшенных лачуг, вдоль старого орехового сада Семнадцати Атлантов. По каменному Орлиному мосту, где бежит река. Так можно сразу попасть в Святую рощу, а вот нам от пляжа придется еще все равно подниматься. Наверное, обратно лучше пройдем верхом; может, даже кто-то подвезет. Эвер явно не готов к этому зною, а я…

– Ты дымишься, человечица! – Скорфус незаметно оказывается рядом. Бьет лапой и крылом по воде – и с силой окатывает меня солеными брызгами. – Взбодрись!

…а я не готова к тому, как реагирует Эвер, стоит мне попытаться сократить расстояние между нами, в каком-либо смысле. Проклятие.

– Я так дымлюсь, что вот-вот дам тебе пинка! – констатирую я, но вместо этого просто нагибаюсь, давлю ему на макушку и на несколько секунд погружаю в воду.

– Не делай так! – Он выныривает уже далеко впереди, у ног Эвера. Не представляю, как развил такую заячью скорость. – Эй, а тебя остудить?

– Не… – начинает Эвер, но когда Скорфус задает такие вопросы, ему, как правило, не нужны ответы. – Ох…

Сзади я вижу, как его мокрые волосы липнут к шее, а рубашка – к плечам и спине. Неожиданно думаю о том, что хорошо бы он снял ее или хоть расстегнул. Хорошо бы… потому что жарко, конечно. В детстве он не позволял себе этого, даже когда мы с Лином плевали на правила и плескались в море в чем мать родила. Лет после десяти мне это запретили, брату – нет, но прекратили мы оба. Так или иначе, не помню, чтобы видела голую спину или грудь Эвера, не говоря уже о чем-то другом. Раз за разом он спокойно качал головой в ответ на «Тебе не жарко?»; казалось, лед – незримый, непонятный лед внутри него – всегда сильнее зноя. Теперь его вид меня тревожит. Жара явно его доконала.

– Орфо. – Скорфус опять рядом. Я встряхиваю головой и перестаю представлять, как могут выглядеть лопатки Эвера. Да что я? – Не то чтобы это было мое дело, но… ты пялишься.

– Что? – Впрочем, последнее он сообщил таким драматичным шепотом, что не понять и не расслышать издали невозможно. Эвер вопросительно оборачивается. Я быстро ухмыляюсь, чувствуя себя полной дурой. – А, да. Ну конечно, как не пялиться на твой пушистый… хвост.

– О боги, – выдает он, закатывает глаз и явно собирается добить меня новой остротой. – Плохая попыт…

Не успевает. Песок подо мной резко проваливается. Взвизгнув, я и сама ухаю вниз.

Это странно: будто не столько яма, сколько что-то дергает меня за лодыжки. На миг даже кажется, словно я чувствую обвившуюся вокруг них веревку, или водоросль, или… мягкие склизкие пальцы, а может, щупальца? Все происходит в считаные секунды, но падение неприятное: я промокаю уже вся, поднимаю огромный фонтан, вода попадает в глаза и рот, и вдобавок мышцы сводит судорогой. Задыхаюсь. Сердце ухает. Раны на шее не рады соли.

– А-ай… – Жадно хватаю воздух губами, упираясь в дно рукой и прощупывая его. Ничего.

Солнце как раз ушло за маленькое низкое облако. Моя дрожащая тень в воде темнеет, удлиняется, а потом сливается с тенью нависающей скалы. Я растерянно тру глаза кулаками; они мокрые, так что жжение только усиливается. Мир от боли рябит красными пятнами.

– Человечица! – вопит Скорфус, но первым – в несколько стремительных шагов – рядом оказывается Эвер, ухитряется подбежать, почти не подняв брызг.

– Ты что? – Он склоняется надо мной,