КОНАН И ДРУГИЕ БЕССМЕРТНЫЕ - Роберт Ирвин Говард

class="p1">— Ну и что в этом хорошего? — хмуро отозвался помощник. — Каждый день совать голову в петлю, как ты это делаешь... притом что тот двуногий волк день за днем так и бежит по твоему следу... Ты помнишь, что тебе передали два года тому назад?

— Подумаешь! — фыркнул капитан и поднес бутылку к губам. — Мой след слишком долог и запутан даже для...

Но тут его накрыла чья-то черная тень, и бутылка выскользнула из пальцев, разлетевшись вдребезги на полу. Некое предчувствие заставило пирата побледнеть и медленно обернуться. Все глаза опять устремились к лестнице, что вела сверху в подвал. Никто не слышал, чтобы входная дверь открывалась или закрывалась. Однако на ступенях стоял рослый мужчина, облаченный во все черное, за исключением ярко-зеленого кушака на талии. Под густыми черными бровями, в тени низко надвинутой фетровой шляпы, точно лед на склоне вулкана, горели холодные зоркие глаза. В каждой руке — по тяжелому пистолету со взведенным курком... это был Соломон Кейн! 

 Глава 4

ПОГАШЕНИЕ ПЛАМЕНИ

— Не шевелиться, Джонас Хардрейкер, — голосом, лишенным всякого выражения, проговорил Соломон Кейн. — Не шевелиться, Бен Аллардайн! А вы, Джордж Банвэй, Джон Харкер, Черный Майк, Том-Бристолец, — руки на стол! И тот, кто не хочет, чтобы его постигла неожиданная кончина, пусть лучше не хватается ни за саблю, ни за пистолет!

В погребе было человек двадцать, но два черных дула обещали мгновенную смерть по крайней мере двоим, и никому не хотелось угодить в их число. Поэтому никто не двинулся с места. Лишь первый помощник Аллардайн, чье побелевшее лицо напоминало снег на оконном стекле, выдохнул:

— Кейн!.. Ох, я знал!.. Когда он близко, в воздухе так и веет смертью!.. Вот об этом я и говорил тебе, Джонас, два года назад, когда он велел кое-что тебе передать, а ты только посмеялся! Я же говорил тебе, что он появляется, как тень, и убивает, как злой дух! По сравнению с ним краснокожие Нового Света — жалкие самоучки, не умеющие толком подкрасться! Ох, Джонас, если бы ты вовремя послушал меня!..

Взгляд угрюмых глаз Кейна приморозил его язык к нёбу.

— Да, Бен Аллардайн, — сказал пуританин, — ты наверняка меня помнишь по прежним временам, когда Братство буканьеров еще не превратилось в шайку насильников и головорезов. Мы оба помним мои столкновения с твоим прежним капитаном — на Тортуге и позже, за мысом Горн. Это был редкий мерзавец, и душу его, вне всякого сомнения, давно поглотил ад, — куда и препроводила его моя мушкетная пуля. Что же касается умения подкрадываться... Что ж, я в самом деле жил некоторое время в Дариене и в определенной степени приобщился к этой науке. Но должен сказать, что к вашему брату-пирату не подкрадется только младенец. Те, что караулили снаружи, попросту не заметили меня в тумане. А тот морской волк, что с мушкетом и саблей наголо сторожил дверь в подвал, даже не знал, что я вошел в дом. Его кончина была скоропостижна. Он сумел только взвизгнуть, как зарезанная свинья...

Хардрейкер взорвался яростной бранью, а потом спросил:

— Что ты здесь делаешь, будь ты проклят?..

Соломон Кейн устремил на него взгляд, от которого стыла в жилах кровь: в этом взгляде была неумолимость самой Судьбы.

— Как я уже говорил, кое-кто из твоей команды, Джонас Хардрейкер, называемый также «Скопа», помнит меня по былым временам... — Кейн говорил по-прежнему безо всякого выражения, но в его голосе некоторым образом ощущалась подлинная страсть, — да и самому тебе отлично известно, почему я последовал за тобой с Гривы в Португалию, а из Португалии — в Англию. Два года назад в Карибском море ты потопил один корабль. «Летучее Сердце» из Дувра... На борту его была юная девушка, дочь... впрочем, неважно чья. Я знаю, что ты помнишь ее. Ее старый отец был моим близким другом, и в былые годы маленькая девочка не раз сидела у меня на коленях... чтобы вырасти красавицей и погибнуть в твоих грязных лапах, ты, кровожадный кобель! После того как судно было взято, девушка стала твоей добычей и вскорости умерла. Смерть оказалась к ней милосердней, чем ты. Ее достопочтенный отец, узнав о судьбе дочери, сошел с ума, и рассудок до сих пор не вернулся к нему. Братьев у нее не было — только старый отец. Некому было отомстить за нее...

— Кроме тебя, сэр Галахад? — хмыкнул Скопа.

— Да, кроме МЕНЯ, несытая тварь! — неожиданно загремел Кейн, и такова была мощь его голоса, что заложило уши. Заскорузлые, просмоленные морские разбойники так и подскочили, белея. Что можно выдумать хуже, чем зрелище такого вот человека с железными нервами и непоколебимой волей, внезапно давшего волю смертоубийственной ярости! На один-единственный миг, пока звучал его голос, Кейн сделался существом из минувших времен, воплощением свирепого гнева. Но шторм утих столь же внезапно, как и разразился, и пуританин снова стал самим собой — холодным, как разящая сталь, и смертоносным, как кобра.

Одно черное дуло смотрело Хардрейкеру прямо в грудь. Другое держало под прицелом остальную шайку.

— Примирись со своим Создателем, пират, — прежним бесцветным голосом проговорил Кейн. — Ибо скоро станет поздно. Пробил твой час...

Вот тут шальной пират впервые дрогнул.

— Боже всемилостивый! — ахнул он, и пот крупными каплями выступил на его лбу. — Ты что, прямо так и застрелишь меня, точно шакала, не дав мне. возможности?..

— Именно так я и сделаю, Джонас Хардрейкер, — ответствовал Соломон Кейн, и ни голос, ни рука его при этом не дрожали. — Причем сделаю это с радостным сердцем. Есть ли под солнцем такое преступление, которого ты не совершил бы? Ты — смрад перед лицом Господа, черная клякса в Книге дел человеческих. Давал ли ты когда пощаду слабым, миловал ли беспомощных? Что же ты сам шарахаешься от своей участи, жалкий трус?

Пирату потребовалось страшное усилие, но все-таки он взял себя в руки.

— Отнюдь, — сказал он. — Не шарахаюсь. Потому что трус здесь — ты, а не я.

Холодные глаза Кейна вновь на миг затуманились яростью и угрозой. Казалось, он еще глубже загнал в себе все человеческое. Он стоял на ступенях, как нечто потустороннее, и из живых существ всего более напоминал громадного черного кондора, готового терзать и клевать.

— Ты сам трус, — продолжал пират,