Трактат о лущении фасоли - Мысливский Веслав

Тук-тук в дверь, кого же это несет, подумал я. Ко мне? А это вы, и про фасоль спрашиваете. Я бы еще понял, если бы дорогу спросили: как отсюда выехать и в какую сторону. Или где дом пана Роберта — хотите, мол, там остановиться... что ж, я бы показал — вон тот, и где ключ лежит, подсказал бы. Но то, что вы хотите купить фасоли, согласитесь, могло навести на подозрения. А если бы у меня не оказалось? Впрочем, вы и были уверены, что у меня нет. Думали, что сразу уйдете. Не отрицайте. Я даже задумался, есть фасоль или нет, потому что, может, хватит с меня этой жизни. Только подумал, что вы мне кого-то напоминаете. Еще в этом пальто, в шляпе — где-то мы наверняка встречались, хотя бы случайно. Есть фасоль или нет, есть или нет? — торопливо копался я в своей памяти — где, когда? Но память — как колодец, чем глубже, тем темнее.

А вот можно спросить — что для вас означает случайность? Почему я спрашиваю? Однажды за границей я шел на утреннюю репетицию, а навстречу — человек, похожий, как мне теперь кажется, на вас. Мы еще не поравнялись, оставалось шагов десять. Может, я бы не обратил на него внимания, но тут он приподнял шляпу и поклонился мне. А может, это я первым поклонился, желая опередить его, потому что заметил, что он улыбается и собирается приподнять шляпу. Он или я... впрочем, не важно. И вот, с улыбкой приподняв шляпы, уверенные в том, что знакомы, мы миновали друг друга.

Но пройдя мимо него, я тут же обернулся и увидел, что он тоже оглянулся. Я не мог вспомнить, где и когда мы встречались. Он, очевидно, тоже, иначе зачем ему оглядываться мне вслед, если бы он помнил, где и когда. Я прошел десяток шагов и снова оглянулся. Вы не поверите — он тоже. Я подумал, что надо подойти и спросить, откуда мы друг друга знаем. И в то же самое мгновение он направился ко мне — как оказалось, с тем же самым намерением. Мы приблизились друг к другу, снова приподняли шляпы, но я видел, что он несколько смущен, а я разочарован, потому что ясно — мы не знакомы.

— Простите, пожалуйста, — сказал я. — Мы ведь не знакомы, верно?

— В самом деле, — отвечает он. — Я вас тоже не припоминаю.

— Что ж, дурацкая случайность. Бывает. Еще раз приношу вам самые искренние извинения. — Приподняв шляпу, я хотел было удалиться. Но мужчина меня остановил.

— О, это не случайность, — возразил он. — Нет на свете никаких случайностей. Что такое случайность? Лишь оправдание нашей неспособности понять. Давайте не будем так сразу расставаться. Хотя бы кофе вместе выпьем. Я вас приглашаю. Смотрите, мы как раз стоим возле кафе. Здесь хороший кофе. Я иногда сюда захожу.

Кофе был действительно хорош. Но разговор не клеился. Особенно поначалу. Я почти ничего не говорил — о чем говорить с человеком, которого с кем-то перепутал? Так что я оглядывался по сторонам, хотя смотреть было особенно не на что. Кафе как кафе. Не слишком большое — дюжина столиков, довольно темное. Я не любил темные кафе. Стены до половины обшиты темными деревянными панелями, а выше оклеены темно-золотистыми обоями. Столики казались чересчур массивными. Спинки у стульев высокие, да и сами стулья неудобные. Мне понравились только бра на стенах и люстра под потолком. Каждое бра состояло из двух женских фигур, державших в вытянутых руках канделябры, в которые — словно электричества еще не изобрели — были вставлены свечи. И во всех бра эти женщины принадлежали к разным эпохам. Люстра тоже была не электрическая, в ней стояли свечи, и вниз свисали кристаллы разной формы.

Он заметил, что я рассматриваю кафе, и начал рассказывать. Здесь с момента основания почти ничего меняли, сказал он. Назвал год, я точно не помню, но кафе существовало уже более двух столетий. Те же столики, стулья, бра, люстра, обшивка стен, и обои того же цвета и с тем же узором, что два с лишним века назад. И точно так же в сумерках зажигают свечи. Это известно не только по описаниям, сказал он, есть фотографии, и несколько картин в этих интерьерах написано. Один художник собрал самых известных людей, приходивших сюда на протяжении двух столетий, — словно все они явились одновременно, в один день и час, и расселись за столиками. Мужчина назвал мне несколько имен и фамилий, не объясняя, кто есть кто. Видимо, полагал, что я и сам знаю. Но в то время ни одно из этих имен ничего мне не говорило.

Называя некоторые, он оживлялся, точно видел их собственными глазами, хотя эти люди жили полвека или век назад, а то и больше. Ему многое было о них известно. Иногда даже, кто за каким столом имел обыкновение сидеть. Один или в компании. Пил ли он кофе или чай, а может, вино и какое именно. Какие пирожные больше всего любил или вообще не ел сладкого.

Он знал, кто сидел за тем столиком, за которым сейчас сидели мы. Я впервые услышал это имя. Вы его знаете? Тогда, конечно, знаете и то, чем он занимался. Из всех имен, которые мужчина мне назвал, я запомнил лишь это. Может, именно из-за снов, которые он, как вы говорите, изучал.

Позже я купил книгу об этих его снах. Мы тоже могли бы себя там найти. И вы, и я. И все остальные. Вроде бы его сны, но на самом деле это были сны о человеке. Якобы он приходил в это кафе каждый день. Всегда в один и тот же час. Плюс-минус минута. По нему часы можно было сверять. И сам он тоже всегда доставал из кармана часы и проверял, вовремя ли пришел. И все в кафе доставали свои часы и проверяли, верно ли они идут. Иногда он выпивал несколько чашек кофе, одну за другой, особенно если что-то писал на салфетке. Иногда просил только стакан воды и сидел в задумчивости.

— Может, ждал кого-нибудь? — спросил я, желая показать, что внимательно слушаю.

Согласитесь, если вы с кем-то не договорились специально, но хотите его встретить, то станете приходить каждый день в одно и то же время туда, где встречались раньше. Словно место способно само вызвать человека. Это иллюзия, что места более постоянны, чем время и смерть.

— Не знаю, — ответил он. — Ожидание — это нечто в нас постоянное. Знаете, мы часто не осознаем, что от рождения до смерти живем в состоянии ожидания. И он, вероятно, привязался к этому кафе, к этому столику. Иногда такая привязанность оказывается сильнее, чем привязанность к человеку.

Я ничего не сказал. Я просто не понимал, как можно привязаться к кафе, не говоря уже о столике.

Если тот человек с порога видел, что его столик занят, он сразу уходил, даже если другие столики были свободны. Хозяину кафе приходилось посылать извинения и обещать, что это больше не повторится. Иногда он даже устраивал тем, кто занял его столик, скандал. Однажды разбил о столешницу трость. Там сидели двое молодых людей, которые не знали, что это его столик. Возможно, впервые оказались в этом кафе, и потом, молодежи всегда кажется, будто мир принадлежит ей, что уж говорить о каком-то несчастном столике в каком-то несчастном кафе. Они не согласились пересесть: с какой стати? Кафе, знаете ли, для всех, и столики тоже. Кто первым занял, того и столик. А тут является какой-то господин и заявляет, что они заняли его столик. Он бы на их месте тоже отказался пересаживаться. Может, попроси он вежливо, объясни, что не может сидеть за другим столом, потому что даже кофе или чай будут иметь другой вкус... Да, это я бы еще мог понять. Но он их просто выгнал, точно из собственной квартиры.

Кого-то, занявшего его столик, он якобы ударил перчаткой по лицу. Дело наверняка закончилось бы дуэлью, потому что тот человек в ответ бросил ему свою перчатку, что означало требование смыть оскорбление кровью. К счастью, хозяин кафе поднял перчатку и как-то все уладил.

После этого инцидента на столик поставили табличку «забронировано». Но тот человек больше ни разу не появился.

Затем мой спутник вдруг сказал нечто такое, что заставило меня задуматься:

— Хозяин кафе умер. Кафе перешло к его сыну. Потом к сыну сына. Но на этом столике по-прежнему стояла табличка «забронировано», того человека по-прежнему ждали... Потом началась война, и однажды в кафе явились солдаты. Для них не имело значения, где тут чей столик, забронирован он или нет, потому что все столики были их. Они садились, где кому удобно, и клали ноги на стол.