Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая - Лев Бердников

А что Антон-Ульрих? Он усердно служит России, тщетно надеясь, что любовь Анны можно завоевать на поле брани: возглавляет отряд при штурме крепости Очаков в июле 1737 года. В гуще боя под ним пала лошадь, другая пуля задела камзол. Но судьба хранила его и тогда, и в 1738 году, когда участвуя в стычках с неприятельской конницей, Антон-Ульрих вернулся если не овеянным славой, то уважаемым в армии командиром. Фельдмаршал Миних написал тогда императрице, что герцог вел себя в походе “как иному генералу быть надлежит”.

И вот, наконец, случилось то, чего так долго добивался жених: руку принцессы он получил. И подтолкнул Анну к сему решению не кто иной, как герцог Курляндский Бирон, возжелавший женить на ней своего сына Петра. Но принцесса не ответила ему взаимностью. А тому доставляло неописуемое удовольствие дразнить Анну и ее жениха. Однажды Петр Бирон явился на бал в костюме из той же ткани, из которой было сшито платье принцессы, чем поверг Двор в недоумение и шок. Возмущала сама идея – составить искусственную пару с чужой невестой. Как писал об этом современник, все иностранные министры были удивлены, а русские вельможи и даже их лакеи “скандализованы”. Таким образом, выбирая между двумя одинаково нелюбимыми женихами, Анна предпочла незлобивого и родовитого Антона-Ульриха. Но в сравнении с ним таким обыденным, каким притягательным ей казался возлюбленный ею Линар! – в нем одном виделся ей романтический герой из прочитанных книг. Но граф был так далеко… Анна согласилась на помолвку, а затем и на помпезные торжества по случаю бракосочетания с нелюбимым Антоном-Ульрихом Брауншвейгским.

И гремели пушки, и салютовали беглым огнем войска, и били фонтаны с красным и белым вином, а для “собравшегося многочисленного народа пред сими фонтанами жареной бык с другими жареными мясами предложен был”. И вспыхнул ослепительный фейерверк с аллегорическим фигурами – “Россия и Германия, в женском образе представленные, с надписью: СОЧЕТАЮ”. Присутствовавшая на церемонии жена английского резидента Джейн Вигор (Рондо) так описала эту сцену: “На женихе был белый атласный костюм, вышитый золотом, его собственные очень длинные белокурые волосы были завиты и распущены по плечам, и я невольно подумала, что он выглядит как жертва… Принцесса обняла свою тетушку и залилась слезами. Какое-то время ее величество крепилась, но потом и сама расплакалась. Потом принцесса Елизавета подошла поздравить невесту и, заливаясь слезами, обняла”.

Конечно, плач, вытье, причитания – непременные приметы русского народного свадебного действа, отраженные и в фольклоре. Но в нашем случае реально объяснимы и стенания и плач невесты, выходившей замуж за постылого жениха, и грусть ведавшей о том императрицы, благословившей сей династический брак. Едва ли вызваны радостью и слезы Елизаветы – ведь замужество Анны с перспективой рождения наследника лишало ее каких-либо законных шансов на русский престол.

Говорили, что в первую же брачную ночь молодая жена сбежала в сад, и разгневанная императрица хлестала племянницу по щекам, загоняя ее на супружеское ложе. Однако вскоре принцесса, кажется, смирилась со своей участью – она стала мила с мужем и даже прилюдно целовала его. 12 августа 1740 года она родила сына, нареченного при крещении Иоанном и объявленного манифестом 5 октября 1740 года великим князем и наследником престола. В манифесте оговаривалось, что в случае смерти “благоверного” Иоанна корона перейдет к принцам “из того же супружества рождаемых” (то есть к детям мужского рода Брауншвейгского семейства – Антона-Ульриха и Анны Леопольдовны). Понятно, что ребенок управлять государством не мог – надлежало назначить регента. Интриги Бирона, коему не смели перечить высшие российские сановники, привели к тому, что умирающая императрица подписала указ о назначении его регентом и, сказав своему любимцу напоследок ободрительное “Небойсь”, оставила сей мир.

То, чего действительно не боялся новоиспеченный регент, – это всячески унижать и третировать родителей державного младенца. Он позволял себе оскорблять Антона-Ульриха, потребовав, чтобы тот добровольно сложил с себя все военные чины. Бирон даже наложил на него домашний арест. Анне он пригрозил, что вышлет ее с мужем из России, а сам призовет сюда Петра Голштинского (будущего императора Петра III). Поговаривали, что Бирон сам метил на престол, а потому обхаживал цесаревну Елизавету, дабы женить на ней своего сына Петра, к супружеству всегда готового. И для Брауншвейгского семейства регентство Бирона при живых родителях императора было странным и обидным. В их окружении открыто сомневались, а подлинна ли подпись Анны Иоанновны на указе о регентстве. После очередной стычки с Бироном Анна Леопольдовна обратилась за советом к фельдмаршалу Бурхарду Христофору Миниху, который с ее одобрения составил план низложения временщика. И ночью Бирона арестовали.

А уже на следующий день был обнародован манифест о назначении Анны Брауншвейгской правительницей империи с титулами великой княгини и императорского высочества. Она становилась регентшей до совершеннолетия младенца-императора. Это известие было встречено всеобщим ликованием. “Еще не было примера, – писал французский посланник, – чтобы весь этот народ обнаруживал такую неподдельную радость, как сегодня”.

Первым делом правительница уволила всех придворных шутов и шутих, наградив их дорогими подарками. Виновником “нечеловеческих поруганий” и “учиненных мучительств” над шутами она объявила Бирона. Однако всем было известно, что не Курляндский герцог, а сама бывшая императрица выискивала их по всем городам и весям России, именно она забавлялась дикими выходками, драками до кровищи, сидением на лукошках с яйцами этой забубенной “кувыр-коллегии”. Таким образом, обвиняя Бирона, правительница метила в весь институт шутовства своей венценосной тетушки. И необходимо воздать должное Анне Брауншвейгской, навсегда уничтожившей в России само это презренное звание (в шутовской одежде шуты при Дворе больше уже не появлялись).

Анна Леопольдовна явила себя, прежде всего, как правительница православная. Она отменила ограничения для желающих постричься в монахи; аннулировала фактически проведенную в 1740 году секуляризацию; минуя официальные инстанции, она жаловала деньги архиерейским домам и монастырям и возвратила им церковные вотчины, управлявшиеся ранее Коллегией экономии. При условии крещения она даровала прощение даже закоренелым преступникам-инородцам, приговоренным к смертной казни. Был также издан указ об умножении духовных училищ и школ. Были возвращены из ссылки многие церковнослужители, в числе которых бывший префект Славяно-греко-латинской академии Феофилакт Лопатинский, епископ Воронежский Лев, епископ Воронежский Игнатий, а также православный ортодокс, бывший директор Петербургской типографии Михаил Аврамов. Известно также, что апартаменты ее и сына-императора были уставлены иконами, среди коих выделялся образ святых мучеников Аникиты и Фотия, празднуемых в день рождения Иоанна Антоновича, причем правительница приказывала украшать иконы драгоценными окладами. Возле этих икон постоянно теплились лампады. Она имела своего духовника, священника Иосифа Кирилова, который часто проводил богослужения в их покоях. Достоверно известно, что правительница постилась и строго соблюдала православные обряды.

Еще в бытность своей августейшей тетушки Анна Леопольдовна тесно общалась с кабинет-министром Артемием Волынским, олицетворявшим собой “русскую” партию при Дворе; во время же ее регентства половину членов кабинета составляли русские, а из восьми камергеров немцев было только два. Патриотизм Анны проявился вполне, когда по ее повелению потомкам легендарного Ивана Сусанина выдали грамоту, подтверждавшую их освобождение от рекрутской повинности. Примечательно и то, что, придя к власти, она незамедлительно вызволила из северной глухомани представителей старомосковской знати – репрессированных родственников князей Голицыных и Долгоруковых, причем жене казненного князя Ивана Долгорукова, Наталье Долгоруковой-Шереметевой, автору знаменитых “Своеручных записок”, она пожаловала село. Фактически было приостановлено уголовное дело видного русского историка Василия Татищева, а сам он был командирован управлять Астраханской губернией.

Между тем, в историографии едва ли не господствует мнение о немецкой ориентации правительницы Анны, в отличие от “русской” цесаревны Елизаветы (хотя доля русской крови у обеих была одинакова). “Принцесса и по месту рождения, и по браку с иноземным принцем продолжала оставаться для русских иностранкою, – заключает историк Модест Корф. – При миропомазании она была наречена Анною, но отчество ее звучало настоящим немецким складом, а все немецкое уже давно… сделалось предметом общей в России неприязни. Ни принятие православного титула великой княгини, ни переход ее в православную веру не изменили тут ничего: для массы народа она была по-прежнему чужою, приезжею из-за моря принцессою, и никогда в его уме не связывалось с этим отечеством и с чужеземными именами ее мужа ничего родного, своего, тогда как имя русской великой княжны Елисаветы Петровны воскрешало в умах ряд воспоминаний о славных делах ее родителя, возведших Россию на неслыханную прежде степень могущества и величия”. Ему вторит писатель и журналист Сигизмунд Либрович, описывая якобы повсеместный ропот по поводу того, что “правительница окружает себя преимущественно иностранцами, что “проклятые немцы” захватывают власть в свои руки, что никаких законов в пользу народа и в облегчение его тяжелого положения не издается”. Когда исторические писатели делают такие заявления от имени “массы народа”, они, понятно, должны опираться на какие-либо документы, факты, свидетельства эпохи. Между тем, таковых не находится. Напротив, приход к власти “принцессы из-за моря” Анны Леопольдовны был встречен с ликованием. Это отметил даже не расположенный к ней маркиз Жак-Иоахим Тротти де ла Шетарди: “Еще не было примера, чтобы в здешнем дворце собиралось столько народа, и чтобы весь этот народ обнаруживал такую неподдельную радость, как сегодня”. Что до жалоб на мнимое “немецкое засилье” при правительнице, то и здесь никакого недовольства не было. Известный историк Евгений Анисимов, изучивший дела Тайной канцелярии за указанный период, отметил, что жалобы на иноземцев во властных структурах, практически отсутствуют.