Цусимский синдром - Станислав Смакотин

Киваю молча.

Покачав с укором головой в ответ, Демчинский указывает на боевую рубку:

– Его превосходительство ожидает вас, поторопитесь, – отпускает меня.

Едва не падаю, оставшись без помощи: похоже, у меня все-таки контузия… К Матавкину бы… Пошатываясь, дохожу до входа. Двери в привычном понимании нет, вместо нее большая плита, которую надо обойти. Слабость все-таки побеждает, я беспомощно прислоняюсь к холодной поверхности. Слышен знакомый голос:

– …ждения некритичны, ваше превосходительство. Таким образом, неизвестна судьба трех кораблей эскадры: «Ушакова», «Нахимова» и «Грозного». С «Мономаха» передали, больше одиннадцати узлов держать не смогут… Из крейсеров: «Донской», «Урал» и «Изумруд» – имеют подводные пробоины…

– Отправьте к «Николаю» миноносцы, да поторапливайтесь… – Голос Рожественского. – «Авроре» и «Жемчугу» прикрывать «Николая» до полного снятия команды, и… – Голос адмирала становится тише, переходя на полушепот: – Тело Николая Ивановича перенести обязательно! Сохранить до Владивостока, слышите? Сами – немедленно пересаживайтесь на «Бедовый», лично отвечаете! Можете после перейти на «Жемчуг», возглавите отряд. Курс на Владивосток, полным ходом… «Громобой» и «Россия» должны быть в… – Голос становится тише, слова неразборчивы.

– Но… Ваше превосходительство, на «Бедовый», при такой качке и волне… Насколько сие целесообразно?

– Вы еще здесь, господин флаг-капитан?.. – В голосе Рожественского слышится угроза.

– Слушаюсь, ваше превосходительство…

Слышен быстрый топот. Ощутимо толкнув меня плечом, из проема выскакивает Клапье де Колонг. Не оборачиваясь, исчезает в темноте.

– Передать семафором: ход одиннадцать узлов, всем кораблям следовать в кильватерном строю… Прожекторов не открывать, пусть даже в случае минных атак. Держать норд-ост, сорок!..

Слышится какая-то возня, чей-то громкий шепот, затем топот ног. Из рубки торопливо выбегает сигнальщик, едва не сбивая меня с ног.

Норд-ост, сорок… В голове хоть и туман, но я все же улавливаю странное несоответствие. Должен ведь быть двадцать три?.. Сорок, сорок… Это к берегам Японии?.. Чего вдруг?.. Впрочем, меня ведь ждут?.. «Громобой»… Где-то я читал… Не могу вспомнить…

Собрав остаток сил, делаю несколько шагов в сторону входа. Тесное, замкнутое пространство. Под потолком тусклая лампочка в несколько ватт, освещающая лишь компас. За штурвалом вытянулся матрос с каменным лицом. Стены, будто паутиной, опутаны причудливыми изгибами переговорных труб. Несколько диковинного вида циферблатов… Молодой офицер, вытянув руки, держит перед собой развернутую карту так, чтобы на нее попадал свет. Рожественский, молча шевеля губами, передвигает по бумаге допотопного вида циркуль… Борода всклокочена, фуражка сдвинута набок… Но вид вполне бодрый. У дальней стены, у смотровых щелей, тесно прижались несколько черных кителей, среди которых узнаю Македонского с Семеновым.

Мое появление замечают. Подняв голову и сощурив глаза, адмирал некоторое время молча смотрит, после чего делает приглашающий жест обратно, в сторону выхода.

Покорно подчиняясь, выхожу за ним вслед. Меня ощутимо шатает, но боссу, очевидно, на это плевать. Проходим в сторону бака – здесь прямо на палубе расположились несколько матросов – очевидно, из орудийной прислуги. При виде нас резво вскакивают, растворяясь в темноте. Спотыкаясь обо что-то, едва не падаю, в последний момент схватившись за китель своего спутника. Только сейчас тот замечает, удивленно останавливаясь, что со мной очевидные проблемы:

– Ранены?..

– Не знаю… Нет… Наверное… – вновь хватаюсь за что-то.

На сей раз это поручень. Оборачиваюсь. Отсюда, почти с самого носа броненосца, открывается вид на весь корабль. Чернеющий силуэт надстроек, над ним скорее угадывается, чем видится дымовая труба. Чуть левее за бортом, вдали видно огненное зарево пожара. Кто это? «Николай»? Или, может, кто-то из японцев? В любом случае лучшего ночного ориентира не придумать… Словно мухи на запах, к нему слетятся миноносцы… «Громобой»… Должен быть… Что я забыл?!

– «Николай Первый»… – Словно прочитав мои мысли, Рожественский тоже поворачивается назад. – Сейчас с него снимают команду, броненосец не сможет продолжать путь…

Продолжать путь… Куда продолжать? К берегам Японии? Страна развитой электроники. В Токио множество красивых небоскребов. И еще у нас – нерешенная проблема с Курилами… Вот бы подойти всей эскадрой да навести орудия! Надо намекнуть адмиралу, раз уж представилась такая возможность… Не то пересмотр итогов Второй мировой – весьма опасное занятие, тот еще прецедент… Опять же – неминуем мировой скандал. В западных информагентствах немедленно заявят, что-де русские броненосцы, способные нести ядерные ракеты, пролетели в опасной близости от американского авианосца… «Громобой»… Что же с ним?..

– …следует находиться под защитой брони!!! А не разгуливать по кораблю, как взбредет в голову!!! – Оказывается, Рожественский уже некоторое время что-то говорит, все больше распаляясь. – Чрево броненосца – вот теперь ваше место в случае боевой тревоги!.. Вы нужны здесь живым… Слышите меня?..

Но я уже не слышу. Точнее, не воспринимаю. Ноги окончательно подкашиваются, и я беспомощно валюсь подле адмирала. Последнее, что успеваю разобрать сквозь нарастающий рев в ушах, это: «Носильщиков, черт возьми, сюда!..»

Лично его превосходительство распорядились. Давайте шевелитесь, парни… Уже лежа на палубе, успеваю прошептать:

– «Громобой» не в строю, Зиновий Петрович. Подорвался. Я вспомнил…

Пустота.

Ехать на работу зимним утром – то еще, надо сказать, удовольствие. Хмурые лица пассажиров маршрутки, стойкий запах перегара вокруг… Заснеженные ели, проносящиеся за окном. Очередная остановка: двери с шипением распахиваются, впуская со свежим морозом заспанных и помятых представителей рабочего класса. Дикими глазами оглядывая пространство в поисках свободных мест, пролетариат устремляется к оным, боевито орудуя локтями. Будто в этих пустых, неудобных креслах заключен рецепт вечного счастья. И, лишь когда займут отвоеванные тридцать сантиметров своим седалищем, в глазах счастливчиков возникает печать сказочного, неземного блаженства…

Хмурый мужичонка, секунду назад усевшийся напротив меня, вдруг выкатывает глаза. Сквасив морщинистое лицо, жалобно произносит: «Пить…» Пассажиры удивленно оборачиваются, осуждая взглядами посмевшего нарушить утренний ритуал нечестивца. Неожиданно сидящая рядом тетка лет пятидесяти, в платке и спортивных штанах, протяжно поддерживает: «Больно-то ка-а-ак…» Почему-то мужским голосом. Сама не понимая, что с ней, испуганно прикрывает рот. Откуда-то сзади бойко подхватывают два голоса: «А-а-а-а… Помогите!..» Еще несколько человек начинают протяжно стонать… Что это? Все посходили с ума?.. Не веря глазам, оглядываюсь. Весь автобус накрывает массовый стон, сливающийся в многоголосое и страшное: «У-у-у-у-у-а-а-а-ть!.. Помогитебольнопи-и-и-и-и-ить…»

Я в ужасе открываю глаза.

Перед глазами ножка кровати. Уходит вверх, теряясь в складках махрового одеяла. Лежу на подстеленной шинели, на полу. Коллективный вопль, бывший частью сна, – осязаемая реальность, он слышится отовсюду. Я вновь в лазарете, только на сей раз заполненном ранеными…

С трудом поднимаясь на ноги, осматриваюсь. Все кровати заняты, и, похоже, тяжелыми… Несколько человек, что полегче, как и я, размещены на полу. Едкий тошнотворный запах доходит до мозга, и я едва сдерживаю рвотный позыв.

На ближайшей кровати – черный, обгоревший манекен с рваными кусками кителя… Офицер? Не могу узнать… Кто это?!. Только манекен этот еще живой – лицо скалится от нечеловеческих мук, пальцы сгребли почерневшую простыню в комок:

– Пи-и-и-и-ить…

Плохо понимая, что делаю, дохожу до ендовы с водой, зачерпывая чарку…

– Ваше благородие, и мне!..

– Мне, мне дайте, ваше благородие!..

– Господин поручик, не обойдите, мне!..

Разум отказывается воспринимать происходящее, и из моей груди вырывается полукрик-полуплач:

– Всем налью!.. Потерпите чуток!.. – Не узнаю своего голоса. Он теряется в многоголосом:

– Пи-и-и-и-и-ить…

Стараясь не пролить, бережно несу живительную влагу тому, что просил первым. Вбегает запыхавшийся санитар, нагоняя меня:

– Я сам, ваше благородие…

– Другим разнеси, дурень… – сквозь зубы шепчу ему. – Все просят…

Опускаюсь на колени подле обгоревшего, подношу к черным губам кружку… От неожиданности вздрагиваю, едва не разливая воду. Лицо… В памяти мгновенно всплывает отложившийся образ: броненосец после учений. По скупо освещенному коридору бредут усталые пожарные. «…Трюмно-пожарный дивизион, Зуев, несет самую ответственную службу в бою… – Заметив меня, юный мичман задорно подмигивает. – Господин поручик, ведь так?.. – Истину говорите!» – Я улыбаюсь, провожая глазами процессию…