Быстроногий олень. Книга 1 - Николай Шундик

Суетятся, спешат с угощением женщины. Девушка машинально берется то за одно, то за другое дело, удивляя сестру нерасторопностью и равнодушием.

Стойбище шумело. Громко перешучивались мужчины, рассказывая друг другу отдельные случаи оленьих гонок, звонко хохотали возбужденные дети. Женщины раскладывали угощения у костров. Кроме пищи, некоторые из них тащили к кострам закопченных деревянных божков.

Когда люди тронулись к кострам, чтобы приняться за еду, Владимир почувствовал, что его осторожно кто-то взял за руку. Он повернулся и увидел старика Ятто.

— Идем есть. Нехорошо, если гость не ест пищи, для добрых духов предназначенной.

— Пойдем! — весело согласился Владимир.

Незаметно подкрадывалась ночь. Вечерняя заря выцветала. Борьбу и состязание в прыжках пришлось перенести на следующий день праздника.

Гости и хозяева разошлись по ярангам. Журба вместе с Ятто попал в просторный полог яранги Чымнэ. Долго пили чай, ели вареное оленье мясо. Именно сейчас и начиналось настоящее пиршество.

«Вот когда можно было бы вызвать людей на беседу», — подумал Владимир, прислушиваясь к шуткам гостей. Случай пришел ему на помощь: кто-то пожаловался, что стало очень плохо с покупкой посуды, патронов, табака, инструментов.

— Да. До войны лучше было. До войны совсем хорошо было, — заметил Ятто, посасывая пустую трубку. — Долго ли она, война эта, длиться будет? — обратился он к Владимиру. Оленеводы умолкли, ожидая ответа учителя. Владимир уселся поудобнее и, не спеша, не повышая голоса, чтобы не нарушить общий тон простой, непринужденной беседы, стал объяснять, от чего зависят сроки окончания войны.

Вскоре Журба стал центром внимания.

«Как это получилось? — вдруг спросил себя Чымнэ. — В моей же яранге, мои же гости с открытыми ртами слушают русского, который явился в тундру неизвестно зачем и для кого».

Но, присмотревшись, с каким вниманием слушают Журбу оленеводы, Чымнэ признался себе, что он хорошо понимает, зачем прибыл русский в тундру и кому этот русский нужен.

Глухое раздражение, не покидавшее Чымнэ с самого утра, усиливалось. Ему стало трудно дышать. Он неожиданно вспомнил другого белолицего.

Много лет назад тот белолицый приехал в стойбище Чымнэ в день точно такого же праздника. У белолицего гостя была тяжело нагруженная нарта. Чымнэ узнал в нем американского купца Стэнли, имевшего свою факторию на берегу, в поселке Янрае. Дрожа от холода, бормоча что-то сердитое на своем языке, купец забрался в полог яранги Чымнэ.

Вскоре полог точно так же, как и в этот вечер, был переполнен гостями. Вышло так, что американец тоже очутился в центре внимания гостей Чымнэ. Но тогда все это происходило совсем по-иному. Кочевники рассматривали красную бороду купца, вытянувшего свои длинные ноги через весь полог, и удивлялись: неужели этому краснобородому не понятно, что ему нужно немножко потесниться, чтобы удобнее было сидеть другим? Или его в детстве уважать людей не учили? Или он настолько глуп, что не смог запомнить, что гость должен стараться показать свое уважение хозяевам?

Но краснобородый не был глуп. В этом хорошо убедился Чымнэ. Краснобородый был хитер, как лиса. Он приказал принести огненную воду, попробовал ее сам, стал угощать Чымнэ и его гостей. Многие из кочевников еще ни разу не пили спирта… Выпив по глотку, они испуганно смотрели на Чымнэ, как бы спрашивая: не отравил ли он нас, твой гость краснобородый?

У Чымнэ, уже знавшего вкус и спирта и виски, приятно кружилась голова.

— Эх вы, глупые нерпы! — выкрикнул он и зашелся в хохоте. — Зачем так думать, что огненной водой можно отравиться? Разве вы не видите, что сам торгующий человек пьет вместе с нами из одной посуды?

Вскоре в яранге стало так шумно и весело, как никогда не бывало ни на одном празднике у Чымнэ. Уже никто не обижался, что краснобородый своими длинными ногами занял половину полога. Да и сам американец, насколько мог, подобрался, стал добродушным, веселым. Опьяневший Чымнэ не заметил, когда американец успел принести в полог свои товары. Краснобородый тряс перед глазами кочевников бусами, браслетами, показывал напильники, ложки, сверкающие красной медью чайники. Гости Чымнэ то выходили из полога, то появлялись вновь со шкурами лисиц, песцов, оленьих выпоротков.

Ранним утром американец уехал в следующее стойбище. Нарта его, казалось, была так же тяжело загружена, как и прежде. Кочевники один за другим выходили из яранг и, жалуясь на головную боль, спрашивали друг друга, что происходило вчера вечером. И вот Ятто, этот самый Ятто, который сегодня привез к нему на праздник русского, объяснил недоумевающим сородичам:

— Не знаете, что вчера происходило? Приехал торгующий человек, краснобородый американец, напоил всех оглупляющей водой и, когда у нас головы стали, как у самых дурных нерп, почти задаром забрал всю пушнину, оленьи шкуры и поехал дальше.

«Да, то был другой белолицый, совсем другой, — размышлял Чымнэ, прислушиваясь к словам Журбы. — Нечестно поступил краснобородый. Этот не ездит с оглупляющей водой, и все же лучше бы глаза мои его не видели, лучше бы уши мои слов его не слышали».

И вдруг чоыргын полога приподнялся, показалась чья-то голова.

— Новых гостей принимайте! — сказал человек, стаскивая с головы малахай. Люди потеснились.

В полог забрался сначала молодой парень, пастух бригады Мэвэта Раале, за ним девушка. На девушке была длинная расшитая кухлянка, белоснежная длинноухая шапка. Широко раскрытые черные глаза ее скользнули по лицам оленеводов, остановились на Владимире.

— Вот не ждала, что здесь именно вас встречу, — сказала она на чистом русском языке и, протянув Журбе руку, добавила: — Будем знакомы. Нина Митенко, а по-чукотски Нояно.

— Будем знакомы, — не сразу ответил Владимир, всматриваясь в лицо девушки.

— А, дочь Митенко в гости к нам прибыла? — приветливо сказал Ятто.

Нояно улыбнулась и протянула ему руку, а за ним еще одному оленеводу. Когда очередь дошла до Чымнэ, хозяин яранги руку не подал и, криво усмехнувшись, сказал:

— По-русски не умею за руку трогаться. Не научился еще.

Нояно смутилась, хотела что-то ответить, но в это время послышался голос Кувлюка, который неизменно бывал при своем хозяине, если тот не гнал его прочь.

— Как оленям ноги, так людям руки олений доктор прощупывает: не заболели ли копыткой?

Нояно быстро повернула голову в сторону Кувлюка, внимательно всмотрелась в него.

— Я знаю тебя, девушка, — вмешался в разговор Ятто. — Ты дочь человека, которого я очень уважаю. Но верно ли это, что ты сюда приехала нас учить, как за оленями смотреть, как от болезней их спасать? — спросил Ятто. Говорил он это подчеркнуто учтиво, чтобы сгладить впечатление, произведенное грубостью Чымнэ и Кувлюка.

Девушка смело посмотрела ему в глаза и ответила:

— Я приехала, чтобы у вас поучиться, как за оленями смотреть.

«Ага! Хорошо, очень хорошо», — мысленно оценил ответ девушки Владимир.

— Хо! Интересно как! — вдруг воскликнул Кувлюк. — Разве отец твой бросил быть торгующим человеком? Разве у него появилось стадо оленье? Зачем тебе делу оленьего человека учиться?

И тут, неожиданно для всех гостей, в разговор вступила Аймынэ, до сих пор безмолвно возившаяся с чайной посудой.

— Разве у тебя, Кувлюк, есть оленье стадо? Нет же у тебя ни одного оленя! А ты вот до сих пор учишься оленьему делу!

Чымнэ чуть приподнялся на колени, с негодованием глядя на девушку.

— Что это сон мне дурной снится: женщины, у которых есть одно лишь настоящее дело — молчать, когда к ним не обращаются, мужчин поучать стали.

Аймынэ отвернулась в сторону и снова принялась за посуду. А Кувлюк, прикусив язык, смотрел на девушку с укором, по-рабски приниженно, с мучительной жадностью.

Долго тянулось молчание. Старик Ятто задумчиво пощипывал свою бородку.

— Спать пора. Здесь нам всем не уместиться. Пойдем в другую ярангу, — предложил он Журбе. — И ты, девушка, иди со мной. Я хочу расспросить о делах и здоровье твоего отца.

— Пойдем, — согласился Владимир.

Нояно приветливо улыбнулась Аймынэ и надела на голову свою длинноухую шапку.

20

После уроков все школьники выбежали порезвиться на улицу. В классе остался один Оро. Забившись в угол, он задумчиво смотрел на чистый лист бумаги.

Солнцева вошла в класс, пристально посмотрела на мальчика.

— О, да ты загрустил чего-то, — тихо промолвила она.

Оро слабо улыбнулся и ничего не ответил.

— Я знаю, чего ты грустишь: ты очень соскучился по дедушке, по бабушке, так, что ли?

На лице мальчика появилось сложное выражение: казалось, ему хотелось и заплакать, и от души поблагодарить за внимание учительницу, которую он очень полюбил, и попытаться бодро вскинуть голову, чтобы доказать, что он не какая-нибудь плаксивая девочка, а… хотя и маленький, но все же мужчина.