Двор и царствование Павла I. Портреты, воспоминания - Фёдор Головкин

Тем временем в Петербург прибыл из Раштадта граф Кобенцль, которому император, во время аудиенции, сказал: «Если у вас есть пакеты для императрицы, вы мне их передадите публично, в тот момент, когда я буду садиться за стол, ибо обстоятельства изменились. Императрица более не участвует в делах. Сообщение было очень странно, и посол очутился в крайне неловком положении. При своем отъезде, он, по приказанию императора, совещался только с императрицей; он должен был ей кое-что сообщить и дать некоторые объяснения, что можно было сделать только устно. Князь Безбородко задрапировался ответственностью своего положения, направляя только внешнюю политику, и предоставил дворец лакеям, которые стали теперь занимать там первое место.

Тогда рассудили, что императрица будет попеременно находиться то в милости, то в немилости и что, сообразно с этим, должности министров и сановников будут переходить из рук в руки. Последствия подтвердили верность этого мнения. В то время мы имели случай наблюдать удивительный пример силы хорошего воспитания: на следующее утро, после описанной выше сцены, император возвращался во дворец с маневра и встретил, при входе, г-жу Нелидову и г-жу Б…, собирающихся отбыть в ссылку. Его Величество надел опять перчатку и пробыл со шляпою в руках до тех пор, пока карета с дамами не тронулась в путь.

Событие, малозначительное само по себе, но приобретшее случайно некоторую пикантность, вызвало накануне еще другую катастрофу. Дьякон, прислуживавший во время обедни, провозглашая многолетие императорскому дому и дойдя до великого князя Константина, назвал его не великий князем и «всемилостивейшим и великим государем». Император, разгневанный, приказал его немедленно прогнать. Правда, что этот бедный священнослужитель мог бы найти более удобный момент для такой крупной оплошности!

Но величайшим событием этого года было дело Мальтийского ордена. Я не буду много распространяться по этому поводу, так как это дело общеизвестно, и ограничусь только некоторыми подробностями, которые менее известны, но объясняют его лучше чем все что по этому поводу дошло до нас. Я уже сказал, как г. де Литта, который при Екатерине II не имел никакого успеха в своих происках, воспользовался восшествием на престол Павла и его антипатию к прежнему царствованию, служившею основанием всех действий этого государя. Литта обещал императору прибытие торжественного посольства, и хотя оно не состоялось, но зато Литта был снабжен полномочиями, чтобы самому составить такое посольство и придать ему величайшую торжественность. Можно себе представить, какое удовольствие доставило императору и г-ну де Литта все это устраивать по своему. Сам Литта был возведен в посланники и мог подготовить для себя всякого рода жатву. Его мнимая поездка на остров Мальту для того, чтобы устроить все, что было заранее условлено, была непродолжительна, и потребное на то время было использовано для изготовления пышных карет и колясок, которым предстоял лишь небольшой путь в несколько верст и в которые некого было посадить. Наконец, Его Преосвященство скрылся в окрестностях столицы, и мне пришлось его встретить у ворот Петергофа в придворных экипажах. Все вельможи тоже выслали туда свои выезды. Выезд был великолепен, но народ во всем этом ничего не понимал. Один мясник, узнав в лицо посланника, воскликнул: «Этот человек — обманщик. Он хочет уверить государя, что он только что приехал, а он мне, в продолжение двух лет, задолжал шестьсот рублей». Посланник просил императора принять титул протектора Мальтийского ордена. Павел, облекая себя тотчас же властью, которую ему никто не передавал, пожаловал Мальтийские кресты всем тем, кого он награждал вновь созданными командорствами. Посланник, получив на свою долю самое прибыльное из них, кроме того был награжден красною лентою через плечо. Как только хотел, был осыпаем бриллиантами; великолепное орденское одеяние было придумано специально для российского отдела Ордена, в отличие от других отделов, и казалось, что этим дело кончилось; но, в действительности, это только была прелюдия к более необычайным мерам, которые я сейчас приведу, чтобы не терять нити этого странного дела.

Французы в их победоносном шествии, мимоходом, напали также на Мальту и великий магистр Гомпеш сдал им эту крепость, по беспечности или из трусости, ибо, когда один из французских генералов ее осмотрел, он сказал: «Очень счастливо, что мы нашли кого-то, кто нам открыл ворота этой крепости!» Как только это известие дошло до Петербурга, все интересы Ордена оказались сразу скомпрометированными. Дальше я выскажу то, что думаю о поведении императора в этом деле. Что же касается г-на де Литта, то если бы он ограничился прямым путем, он мог бы заслужить величайшую похвалу и, в то же время, соблюдать свои частные интересы. Милость, которою он пользовался, наделяла его всем могуществом России и он должен был ее употребить на то, чтобы созвать в Германии общую орденскую думу и обсудить на ней публично действия великого магистра. Не могло быть сомнения на счет выбора ему преемника, и г. де Литта, во главе наших войск, уже готовых нестись повсюду, мог отнять у победителя столицу своего Ордена и вернуть христианству свой главный оплот. Для осуществления этой столь простой и благородной мысли ему стоило только поехать в Германию. Но его желания были обращены более в сторону наживы, чем славы. В него влюбилась графиня Скавронская, статс-дама императрицы, располагавшая годовым доходом в двести тысяч рублей; Литта вздумал на ней жениться, и пылкий характер императора, который ухватился за случай, чтобы проявить свой авторитет под новой формой, не дал ему времени изменить свое намерение и придумал что-нибудь лучшее, чем то, что обесчестило его и окончательно погубило Орден. Его брат, пунций, который в то время уже был великим приором российского отдела, с девятью тысячами рублями жалования и всеми почестями, подобающими ему, как посланнику папского престола, выхлопотал необходимое разрешение со стороны духовного начальства. Алчность и эгоизм подавили чувства приличия. Командору было разрешено вступить в брак, не теряя ничего из своих командорств и почестей. Император в восторге от возможности создать еще одно звено, связывающее его с фаворитом, соблаговолил вспомнить, что г-жа Скавронская имела счастье быть в родстве с императорским домом и сказал ей публично в день помолвки: «Я вам очень благодарен, сударыня, что вы взяли на себя расплату за то, что я лично и государство должны г-ну Литта».

В скором времени император стал заниматься исключительно делами Ордена. Собрание российского приорства было превращено в всеобщий российский капитул, с доступом в него всех тех, у кого был мальтийский крест, т. е. всех кавалеров этого ордена в мире. Г. де Литта, торжественно отказавшийся, в силу своего брака, от своих орденских прав, сделался председателем этого собрания и этот сброд людей, в числе коих, кроме кавалеров де ля Гуссэ и де ля Туретт, никто не приносил орденского обета, провозгласил 29 ноября императора Павла I великим магистром Ордена Св. Иоанна Иерусалимского. Для этого избрания даже не приступили к голосованию. Высочайшая воля того, кто желал снизойти до сана, принятие которого его унижало, управляла устами присутствующих. Г. де Литта, одновременно с должностью помощника великого магистра, получил годовой оклад в двенадцать тысяч рублей. Но все это необыкновенное событие было бы в глазах императора несовершенным, если бы оно не дало повода к большой церемонии. Поэтому придумали церемонию возведения в сан нового схизматического великого магистра, женатого и самозваного. Она произошла в Белом зале Зимнего Дворца, где все кавалеры российских орденов были расставлены в парадных костюмах. Для этого случая были изготовлены: корона великого магистра, орденское знамя, кинжал веры и большая печать Ордена. Все это было пронесено торжественным шествием. Император сидел на троне. Командор Литта публично покаялся в своих грехах, и великий магистр принял это покаяние со слезами умиления. Фаворитка государя, г-жа Лопухина, и г-жа Литта были пожалованы большими орденскими знаками и дабы они почитались самыми старшими кавалерственными дамами этого Ордена, было постановлено до начала церемонии лишить ордена всех других дам в Европе, которые его имели, а затем снова восстановить их в своих кавалерственных правах. Кутайсов, бывший камердинер, тоже удостоился получить орден, в качестве шталмейстера, великого магистра. Бывший великий магистр Гомпеш и все его приверженцы без объяснений с их стороны были объявлены изменниками и негодяями. Обо всем этом не сочли даже нужным предупредить ни герцога Ангулемского, который тогда находился в Митаве, ни многих других доблестных кавалеров из отделов Франции, Прованса и Оверни, находившихся тогда при армии принца Конде, согласие которых придало бы этой процедуре некоторый вид законности. Отдел Баварии, обратившийся с просьбою дать ему некоторые разъяснения, подвергся оскорблению, и посланник курфюрста по этому поводу был даже выслан из Петербурга. Вообще никогда еще умоисступление не достигало таких размеров и не проявляло столько незаконных и комических сторон. Император, видимо опустившись, попирал законы, приличие и благоразумие.