Наша первая революция. Часть II - Лев Троцкий

Товарищи, манифест 17-го октября был издан, но вся русская бюрократия с ее естественным и искусственным подбором негодяев осталась на месте. Трепов, который 12 октября, пять дней до издания манифеста, издал свой собственный манифест «патронов не жалеть!», остался после 17 октября начальником Петербурга, и петербургский пролетариат знал, чего он может ждать, раз проведение в жизнь конституционных принципов поручено этому человеку. К моменту издания манифеста, в разгаре стачечной борьбы, петербургский пролетариат направил все усилия на свое объединение, на создание своей собственной крепкой организации. Это поистине историческое чудо, свидетельствующее о неисчерпаемой мощи рабочего класса, огромное чудо, что в течение 4 – 5 дней в Петербурге, как из-под земли, возникла живая, гибкая и авторитетная организация, охватившая 200 тысяч петербургских рабочих и вписавшая свое имя в историю русской революции. Я говорю о Петербургском «Совете Рабочих Депутатов». Каждые 500 рабочих данной фабрики, завода или района избирают по одному делегату. Избранные образуют Совет и становятся господами Петербурга. Трепов смещен. Витте не смеет показываться перед народом. Государственная машина объявляется под бойкотом, и Совет фактически держит в своих руках государственную власть. Вы, товарищи, вероятно все помните, что царь к своему манифесту 17-го октября приложил яркий, отчетливый отпечаток своей кровавой руки. Вы помните, что около 19 – 20 октября вся южная Россия и значительная часть центральной стала ареной ужасающих погромов, организованных «союзом истинно-русских людей», покровителем которого был царь. Вы знаете, что в то время был дан тайный лозунг – ответить на революцию погромами, и повсюду, где пролетариат не ждал за своей спиной предательства и не был готов к отпору, эти погромы дали тысячи жертв. Стоны убиваемых детей и стариков, отчаянные вопли матерей, умирающих над трупами своих детей, – таков был результат манифеста. Только в Петербурге, Москве и некоторых других городах, где пролетариат успел создать свои организации и, отстранив всю бюрократию, взял в собственные руки судьбу и жизнь города, – только там не было и следа погромов. Это доказывает, что погромы учинялись жалкими группами, бандами и шайками там, где народ, рабочие массы не сумели еще отстранить их властной рукой. Вся Россия признала за пролетариатом ту заслугу, что он спас Петербург от позора разгрома и погромов. Совет Рабочих Депутатов после 17 октября не прекратил забастовки; он говорил: «Манифест издан, но мы выражаем ему недоверие и продолжаем забастовку до 12 часов 21 октября». Русский рабочий класс не стар – ему не больше 40–50 лет, он молодой, совсем молодой класс, и все-таки он уже руководит миллионом забастовщиков! Какое единство, какая солидарность! И действительно, до 12 часов 21 октября ни одно колесо не двигалось, ни одна труба не дымилась, все производство стояло. 17 – 18 октября буржуазные издатели и журналисты прислали к нам своих представителей с просьбой разрешить наборщикам набрать царский манифест, но мы на это разрешения не дали. Вышли только две газеты: «Правительственный Вестник», в две странички, изданный нелегально в подпольной типографии, и другой орган, изданный открыто и распространенный в огромном количестве экземпляров: «Известия Петербургского Совета Рабочих Депутатов». (Бурные аплодисменты.)

Как ответил Совет Рабочих Депутатов, что сказал он по поводу царского манифеста? Он сказал: да, конституция дана, – но царизм существует, и Витте играет веревкой, а Трепов скрежещет зубами; свобода печати дана – но цензура остается; свобода собраний также дана, – но охраняют ее казаки. Не конституция нам дана, а нагайка в пергаменте! Таков был ответ «Известий Совета Рабочих Депутатов», и тотчас же петербургский пролетариат, менее всего склонный ограничиваться революционными фразами, приступил к революционным действиям. Он объявил, что с 12 часов 21 октября все типографии начнут работать, но ни одна книга, ни один лист не будут проходить через цензуру, что только при этом условии будет разрешаться печатание в России. Вспомните ту изумительную сцену, когда русские общественные деятели и редакторы, собравшись у Витте, умоляют его о смягчении цензурного режима, и перед ними является представитель Совета и говорит: «Вам все разрешено и ни один лист не пройдет через цензуру: с сегодняшнего дня существует свобода печати». И действительно, в течение двух месяцев, когда Петербург находился в руках Совета Рабочих Депутатов, в России царила американская свобода печати.[95] Рука цензора не смела прикасаться ни к одной газете, и в наших социалистических газетах, которые печатались по 212 тысяч экземпляров, мы впервые назвали царя именем, которого он заслуживает: «царь – убийца, царь – ответственный организатор всех бедствий в России!». (Бурные аплодисменты.)

Правительство попыталось, товарищи, помешать Совету издавать свои «Известия»: во время забастовки, когда вся пресса безмолвствовала, правительству было неловко, что его газеты выходят в таком жалком виде, в то время как газета пролетариата имеет превосходный вид. Правительство пыталось окружить типографию своими войсками. Сила и обаяние пролетариата были так велики, что он беспрепятственно печатал свои «Известия» во всех типографиях, даже в типографии «Нового Времени» – этой реакционной, погромной и панславистской газеты, где мы издали наш седьмой номер таким же шрифтом и в таком же объеме, как «Новое Время». Когда делегат Совета явился в типографию и заявил, что в течение 24 часов она является собственностью народа и нужна для издания «правительственного официоза», ему ответили, что типографию не дадут, потому что боятся, что будут испорчены машины.

Наш представитель заявил, что Совет даст самых лучших рабочих. Тогда сослались на то, что «сейчас забастовка, и нет электричества».

– Мы распорядимся, чтобы дали свет.

– Но нашей станцией заведуют офицеры, и на ней работают моряки.

– Наши распоряжения достаточно красноречивы и для офицеров и для моряков, – таков был наш ответ.

Через полчаса помещение было освещено электричеством, мастера машин не испортили, и газета вышла. (Бурные аплодисменты.)

Товарищи, вскоре после октябрьской забастовки царская реакция начала показывать свои когти и раньше всего в Кронштадте, где восстание моряков было потоплено в крови, а затем в Польше, над которой повис меч военного положения. И петербургский пролетариат, еще не успевший отереть пот со своего лица после октябрьской забастовки, заявил, что до тех пор, пока веревка военно-полевого суда будет грозить головам моряков, пока в Польше свирепствует военное положение, петербургские рабочие не прекратят движения и не перестанут заявлять свой могучий протест. (Аплодисменты.)

1 ноября в Петербурге была провозглашена новая всеобщая забастовка, в знак протеста против натиска кровавой реакции. Тогда Витте обратился к петербургскому пролетариату с увещательным письмом, которое начиналось словами: «Братцы-рабочие»… Вы видите, как умильно обращается русский министр к русскому рабочему, когда последний наступает ему сапогом на горло: «Братцы-рабочие, не забывайте, что царь желает вам добра. Не слушайте вредных агитаторов-смутьянов. Стойте на своих постах. Я ваш друг и желаю вам добра». (Общий смех.) На это Совет Рабочих Депутатов ответил ему 2 ноября письмом, которое я могу вам изложить почти дословно. Прежде всего Совет заявил, что он ни в каком родстве с графом Витте не состоит. Граф Витте говорит, что царь нам желает добра. Петербургский пролетариат отвечает только двумя словами: «9-е января». Витте говорит, что он нам желает добра, – петербургский пролетариат не нуждается в расположении царских фаворитов.

С графом Витте, – так говорил весь Петербург, – случился припадок астмы, когда он читал этот ответ. Он спешит издать правительственное сообщение о том, что моряки не будут судимы военным судом и военное положение в Польше будет снято. Петербургский пролетариат отвечает, что 7 октября в 12 часов будет прекращена забастовка, и что он отступит с поля революционной борьбы в таком же порядке, в каком вступил на него. (Аплодисменты.)

Товарищи, в это время Петербург представлял незабываемую картину. Это город с двумя миллионами населения, с громадными фабриками, на которых работает несколько сот тысяч рабочих. В те дни, когда фабрики стояли мертвые, когда ни одно колесо не двигалось, когда вся жизнь замирала, когда театры по нашему требованию прекращали представление в середине первого действия, когда улицы были погружены во тьму, электричества не было, когда в квартирах царских тайных советников царил мрак, – в те дни мы видели, мы чувствовали, что такое пролетариат и какова его сила. Мы видели, товарищи, что все общество живет только благодаря ему: благодаря ему властители пользуются своей властью, благодаря ему богатый богатеет, ученый изучает науку, собственник владеет ярко освещенными дворцами. Все это благодаря рабочему классу, который держит в своих руках весь мир. (Аплодисменты.) Я думаю, что если бы в то время нас, социалистов, лишили зрения, залепили бы нам уши воском, то мы пальцами могли бы осязать социализм на петербургских улицах.