Арена - Никки Каллен

— Да, — сказал Эргино, — боюсь.

Он весь дрожал. Дэнми неслышно, куда делись его каблуки, подкрался к нему, приблизился, обнял, погладил по голове совершенно по-матерински.

— Не бойся, — сказал он, — ничего нам за это не будет. Кто ж об этом узнает?

Эргино закричал, оттолкнул его, ударил, начал отряхивать истерично одежду от его прикосновений, отпечатков.

— Не трогай, не прикасайся! Ты омерзителен! Ты дьявол!

Дэнми засмеялся опять, смех его пронзил Эргино, как стрелы святого Себастьяна, он зажал уши ладонями.

— Не смей смеяться!

Дэнми умолк, поднял руки вверх, сдаваясь.

— Сегодня вечером… я иду на исповедь, я попросил… отца Спинелло, он мудрый человек, он всё решит, — сказал Эргино.

Дэнми побледнел. Эргино, испуганный его молчанием, раскатами грома вдалеке, обернулся. На лице Дэнми змеилась та самая улыбка, странная, демоническая, губы его были красными, как размазанная кровь.

— Ты… ты улыбаешься, — запинаясь, произнёс Эргино, он стал забывать слова, стал забывать, как его зовут, своих друзей, всё лучшее в своей жизни. Потом ему стало холодно, аж зубы застучали.

— Ты никому не расскажешь, — прошептал призрак в тени колонн.

— Не… не подходи ко мне, — ангел и демон боролись сейчас за душу Эргино, а сам Эргино попытался спасти себя, уцепился за перила, за которыми разверзлась бездна.

— А мне и не надо, — прошептал Дэнми, вытянул руки вперёд, из ладоней его вырвалась тьма и ударила крыльями Эргино в лицо, закричала, завизжала в уши, и мальчик упал с перил, но успел схватиться за один из прутьев решётки.

— Дэнми! — крикнул он, как будто ничего не случилось, несчастный случай, друзья лучшие. — Помоги!

Дэнми опёрся на перила и посмотрел на Эргино сверху.

— Дай руку, Дэнми, я упаду. Я не умею летать, я пошутил. Пожалуйста, я никому не скажу. Дэнми, просто помоги.

Пот тёк по лицу Эргино, глаза защипало.

— Тварь, — сказал Дэнми сверху и ударил его по пальцам пребольно, — до встречи в аду.

Эргино упал без крика. Ударила молния, отразилась в глазах Дэнми, началась гроза. Дэнми спустился по лестнице к разбитому телу и замер. Забормотал и заплакал, слёзы текли тяжело, будто свинцовые, прожигали щеки; он никак не мог понять, что же такое горячее струится по щекам, что за кислота, поднял голову к бушующему небу и закричал так дико, что казалось, лопнет вена. Хлынул ливень. Дэнми схватился за горло, упал на колени в грязь, схватил Эргино, затряс, пытаясь оживить. На крик прибежала сестра Лукреция. Она увидела мокрого и рыдающего Дэнми.

— Что случилось. Дэнми? Что ты делаешь? — и тоже закричала. Прибежали отец Спинелло и дети, они столпились, тихо-тихо так, и в грозе их молчание звучало как гром. Дэнми вскочил с колен.

— Я ничего не сделал! — дождь струился по его красивому, само совершенство, само небо, лицу. — Я ничего не сделал! Он сам упал! Он сам упал! Я не успел его поймать, я только увидел!

Сестра Лукреция обхватила его мокрую голову, прижала к груди и заплакала. Она одна поверила Дэнми. Когда лицо Эргино отмыли от крови и грязи, оно оказалось спокойным, безмятежным, будто Эргино умер во сне. Похоронили его тихо, в каплях серого дождя. По утрам капли застывали в льдинки — приближались холода. Дети заболевали: кашляли, чихали, жаловались на жар, один маленький мальчик умер от воспаления лёгких. Дэнми никогда не болел; он смотрел в окно — дождь отражался в его глазах, как в зеркале, словно тёк сразу в двух мирах, — или помогал монахиням ухаживать за больными. Однажды сестра Лукреция вошла в комнату с отваром трав и увидела, что Дэнми стоит на коленях на холодном полу, держит за руку умершего мальчика. Отвар не понадобился; она поставила чашу на пол.

— Дэнми, — сказала она, — почему ты не позвал отца Спинелло?

— Зачем, он был безгрешен, — ответил Дэнми тихо, смотрел на неё и не видел, будто нечто ослепительное прожгло ему сетчатку на время. Потом он встал и беззвучно вышел.

Наступила осень. Дул холодный ветер и закручивал женские юбки. Краснели и трескались губы и руки. Пришёл декабрь, с ним — снегопады. Снег всё падал и падал, покрыл всю землю, весь город. Люди не могли по утрам двери открыть — снег заваливал их до середины. Сестра Лукреция не помнила, чтобы было столько снега в городе. Высоко в горах разве где-нибудь… Приближалось Рождество; дни наполнились ожиданием, оживлением, чудом, нежностью. Дел невпроворот. Сестра Лукреция спохватилась, что забыла в церкви сборник средневековых рождественских гимнов, они хотели повторить несколько с ребятами из хора, оделась потеплее и вышла на улицу. Был мягкий, как атлас, мороз, горели фонари, снег под ногами — точно перья, и пахло елью, праздником и звёздами. Полную луну то закрывали, то открывали тучи, и небо походило на серебряное море. Возле церкви, на площади, бегали и играли в снежки дети, несколько приютских мальчишек. Сестра Лукреция поднималась по ступенькам, когда один снежок попал в неё, рассыпался, прошелестел по чёрному платью. Она засмеялась и начала уворачиваться. По смеху узнала Дэнми — а вот и его сияющие глаза перед ней.

— Сестра Лукреция, приветствую, — произнёс он так, что у монахини забилось сердце, будто и ему, и ей семнадцать лет. — Вы в церковь?

Когда он заговорил, с неба опять пошёл снег, сначала несколько снежинок, они упали на его тёплые губы и тут же растаяли. Потом они опускались на его ресницы, волосы, застревали, мешали, он стряхивал их, а потом снег пошёл так густо, что Дэнми наконец заметил его и поднял лицо к небу.

— О, снег, — сказал кто-то из детей, — опять снег. Снег на Рождество! — и закричал «ура». Сестра Лукреция улыбнулась, ответила Дэнми «да» и коснулась кончиками пальцев его щеки. Ровно год назад она нашла мальчика на этой лестнице, и так же падал бесконечно красивый снег. Дэнми словно прочитал её мысли.

— Красиво, правда?

Как красивы его глаза, бездонно-чёрно-синие!.. Дэнми встал на носочки, словно балерина, и закружился под сияющим снегом, ловя его руками, будто бабочек.

— Вы любите снег? — крикнул он ей из танца.

— Да, — вновь ответила она, и Дэнми кинул ей в лицо горсть пойманных снежинок, девушка успела увернуться.

— Тогда улыбнитесь, засмейтесь, какая вы строгая всегда, — он вдруг оказался близко-близко, схватил её за руки; оказалось, что его ладони тёплые-тёплые, будто снега и не касались вовсе. Она улыбнулась. — Вы ведь будете помнить меня? — спросил он. Снежинки сверкали в его волосах. Она провела по ним рукой, и снежинки растаяли.

— Да, — и он вырвался, засмеялся, убежал к другим детям, и монахиня вошла в церковь. В церкви было очень тихо, словно за стенами не было города, детей, и пахло хвоей, ладаном, горели, мерцали свечи; в их неровном, от сквозняка, свете бархатные глаза святых и Девы Марии казались живыми и усталыми. Свой сборник сестра Лукреция нашла на скамейке, где и забыла.