Кентерберийские рассказы - Джеффри Чосер

Все говорили, что от века свет

Очаровательней не видел нрава.

В Салуццо шли толпой тысячеглавой

Мужчины, женщины – и стар и млад, -

Чтоб только на Гризельду бросить взгляд.

Брак заключив, – как будто недостойный,

На деле ж королевский, – жил маркграф

С женой своей счастливо и спокойно.

Да и народ хвалил ее, поняв,

Что был он в выборе супруги прав.

Все славили его за ум отменный,

А это ведь не так обыкновенно.

Не только по хозяйству все дела

В руках Гризельды спорились отлично,

И в управленье краем, коль была

В том надобность, она входила лично.

Все споры подданных своих обычно

Она умела быстро разрешать,

В сердца враждебные елей вливать.

В отъезде ли был государь иль дома, -

Все тяжбы меж баронами она,

Непогрешимой чуткостью ведома,

Кончала миром, – так была умна,

Так в обращении с людьми ровна,

Что ангелом они ее считали,

Ниспосланным их утолить печали.

Когда еще не минул первый год,

Дочь родила Гризельда молодая.

Хотя мечтал о мальчике народ,

А также и маркграф, владыка края, -

Довольны были все, предполагая,

Что им наследника не долго ждать,

Раз не бесплодной оказалась мать.

Немного погодя, – еще кормила

Гризельда грудью девочку, – сполна

Маркграфа мысль одна заполонила:

Проверить, подлинно ль ему верна

И всей душою предана жена.

Задумал он – сказать могу я смело -

Не в добрый час худое это дело.

Испытывал Гризельдину любовь

Уже не раз он, и супругой верной

Она оказывалась вновь и вновь.

Зачем же снова муке беспримерной

Ее подвергнуть вздумал он? Наверно,

За мудрость это многие сочтут,

Я ж недомыслие лишь вижу тут.

Вот как маркграф свой замысел безбожный

Осуществил. В ночи войдя к жене

И взор на ней остановив тревожный,

«Гризельда, – молвил он, – скажите мне:

Вы помните, я думаю, о дне,

Когда вы сняли ваш наряд убогий

И я вас ввел женой в свои чертоги?

Надеюсь я, Гризельда, что сейчас,

Когда столь дивной стала ваша доля,

Вы не забыли, что извлек я вас

Из нищеты, которую дотоле

С отцом вы разделяли поневоле.

Я вас прошу внимать усердно мне, -

Мы с вами говорим наедине.

Вы знаете, как в здешние покои

Явились вы, и вам я до сих пор,

Гризельда, предан телом и душою.

Но иначе, увы, настроен двор:

Они считают, что для них позор

Быть подданными женщины безродной,

Служить тебе дворянам не угодно.

С тех пор, как дочь ты родила, сильней

И громче стали эти разговоры.

Но я желаю до скончанья дней

С моими верными прожить без ссоры.

Мне надоело слушать их укоры,

И дочь твою им в жертву принести

Придется мне, – иного нет пути.

Прискорбно это мне, бог видит; все же

Я не желаю действовать тайком.

Скажите, что и тут согласны тоже

Вы мне подмогой быть, как и во всем.

Припомните, как вы клялись мне в том,

Что ваша верность будет вечно в силе.

То было в день, когда мы в брак вступили».

Услышав эту речь, она ничем

Не выдала душевного волненья,

Ее лицо не дрогнуло совсем.

«Мы в вашем, государь, распоряженье, -

Она промолвила, – повиновенье

Закон для нас, и он неколебим.

Мы с дочерью лишь вам принадлежим.

То, что вам по сердцу, и мне отрада,

В моей душе своих желаний нет;

Что, кроме вас, мне в этой жизни надо?

Лишь через вас мне дорог белый свет.

Так было, есть и до скончанья лет

Останется: любовь мою, поверьте,

Не истребить ни времени, ни смерти».

Ответу этому маркграф был рад,

Но не подав и виду, так же строго

Он на жену глядел и мрачный взгляд

В последний раз к ней обратил с порога.

Свое намеренье спустя немного

Слуге он сообщил наедине

И поручил ему пойти к жене.

Служил дворецким тот и всей душою

Маркграфу предан, для него готов

Он был любое дело, хоть бы злое

Свершить немедленно без дальних слов.

Откликнулся и ныне он на зов:

Маркграфа волю выслушав, он сразу

Пошел к Гризельде по его приказу

И ей сказал: «Сударыня, у вас

Прошу заране для себя прощенья,

Но государев выполнить приказ

Я должен точно и без промедленья,

Хотя б он и внушал мне огорченье.

Приказ владыки для меня закон,

И выполнить его я принужден.

Ребенка вашего мне взять велели».

И, матери не дав задать вопрос,

Он выхватил дитя из колыбели

И сделал вид, что нож над ним занес.

Гризельда с мукой в сердце, но без слез

Овечкою несчастною сидела,

Пока ужасное творилось дело.

Ей подозрителен был суток час,

И человек, и речь его, и взоры

Его холодных, непреклонных глаз.

«Ах, неужели дочка, от которой

Так много счастья, будет мертвой скоро?» -

Так думала Гризельда, но, полна

Смирения, не плакала она.

В конце концов к дворецкому в волненье

С нижайшей просьбой обратилась мать

(Был человек он добрый от рожденья),

Чтоб подождал дитя он убивать,

Пред смертью дал его поцеловать.

Дочурку взяв, она благословила

И поцелуями ее покрыла.

Потом шепнула нежным голоском:

«Прощай навек, мой ангелок прелестный!

Я осенила грудь твою крестом,

Чтоб взял тебя к себе отец небесный,

Который изнемог от муки крестной.

Твою вручаю душу я ему, -

Сегодня в вечную ты канешь тьму».

Я думаю, и нянька не могла бы

Без ужаса на это все взирать

И стон бы издала, хотя бы слабый.

Так как же тут должна была б кричать

И корчиться от мук родная мать!

Но нет, без слез дворецкому вручила

Гризельда дочь и так проговорила:

«Исполните же данный вам приказ.

Лишь об одном, коль нет на то запрета

От государя, умоляю вас:

Предайте погребенью тельце это,

Чтоб уберечь от псов и птиц». Ответа

Дворецкий не дал, – он без лишних слов

Ребенка подхватил и был таков.

Явившись к государю, он подробно

Все то, что было ночью, описал:

Слова Гризельды, взор ее беззлобный,

Потом ему ребенка в руки дал.

Маркграф смутился, но менять не стал

Своих намерений: владыкам мало

Свои намеренья менять пристало.

Он приказал дворецкому тайком, -

Ребенка спеленав и осторожно

Вложив в корзину, – государев дом

Покинуть с этой ношей неотложно;

Потом, под страхом смерти непреложной,

Ему велел от любопытных глаз

Себя оберегать на этот раз.

К сестре в Болонью, жившей там графине

Да Панико, [222] дворецкому приказ

Дал государь доставить дочь в корзине,

С тем чтоб графиня добрая тотчас

За воспитанье девочки взялась,

Ни перед кем не открывая тайны

Своей питомицы необычайной.

Все выполнил дворецкий в краткий срок.

Но мы к маркграфу возвратимся снова.

Он за женой следил, как только мог,

Не выдаст ли движенье, взор иль слово

В ее душе чего-нибудь дурного.

Следил напрасно, – как досель, она

Была смиренья кроткого полна.

Все так же по хозяйству хлопотала.

Была в беседах с мужем весела,

И никакая тень не омрачала

Ее всегда спокойного чела:

Такою же осталась, как была.

О дочери – как будто и забыла,

Как имя ей, – она не говорила.

Прошло четыре года, и опять

Гризельда родила маркграфу чадо.

На этот раз им божья благодать

Послала мальчика, очей усладу, -.

И населенье края было радо

Наследнику не менее отца;

Все благодарно славили творца.

Когда ребенок под дворцовым кровом

Подрос и грудь сосать уж перестал,

Жену подвергнуть испытаньям новым

Маркграф жестокосердный пожелал.

Ах, не довольно ль он ее пытал?

Но таковы мужья: к жене смиренной

Они безжалостны обыкновенно.

«Жена! – сказал он, – что наш брак, увы,

Не по душе народу, вам известно;

С тех пор как сыном разрешились вы,

Народный ропот слышен повсеместно.

Он тяготит меня, признаюсь честно.

Когда я слышу, как шумит народ.

Порой отчаянье меня берет.

Все говорят: «Когда настанет время

Маркграфу умереть, взойдет на трон

Мужицкое Яниколино семя.

Других потомков не оставил он».

Я этим ропотом весьма смущен,

И, хоть в глаза мне говорят иное,

Что толку? Нет душе моей покоя.

Но я хочу с народом жить в ладу,

Поэтому решение такое

Мной принято: мальца я уведу

И поступлю с ним, как с его сестрою.

Решил я также, что от вас не скрою

Свой замысел, а подготовлю вас.

Прошу послушной быть и в этот раз».

Гризельда, выслушав, проговорила:

«Всегда и ныне мой ответ один:

Что вам угодно, мне тем самым мило,