Лихачев - Тамара Леонтьева

Вскоре и в самом деле грузовики с раскидистыми липами въезжали в ворота завода. Их высадили вдоль главной магистрали.

Это и было началом той знаменитой лихачевской борьбы «за культурный стиль», которая стала затем заводской традицией. Она шла значительно дальше, чем борьба за чистоту.

Культура производства, по мнению Лихачева, порождала и культуру отношений между людьми.

— Чисто выбритый человек, — говорил он, — обязательно наденет чистый воротничок. А если у него чистый воротничок, он неизбежно почистит ботинки. Ну а если такой начищенный товарищ явится в цех, он не сможет не заметить грязи, стружки, которая валяется у нас постоянно где попало, да и ругаться не будет… Мы делаем легковую машину высокого класса. Это требует культуры во всем.

Он забегал вперед. Легковая машина ЗИС-101 только рождалась в муках.

Он открыл бесплатную парикмахерскую и посылал начальников цехов в командировки и экскурсии по советским заводам, которые славились чистотой и порядком.

— Эх, — говорил он, — я знаю, что у Александра Васильевича Винтера на Днепрогэсе специальной машиной пол моют. Неужели наши технические композиторы но могут придумать такой машины? Видеть я не могу этой швабры с опилками.

Машина придумывалась и делалась на том маленьком вспомогательном заводе, который прозвали когда-то, шутя и любя, Путиловским «гигантом».

На партийно-технической конференции ставились доклады о борьбе за качество, за культуру производства. На заводе появились «отряды борьбы за культуру». На партийном активе «взяли в работу» начальника термического цеха.

— У него не термическая, а конюшня. У нас в Васькине на подсобном конюшня чище, — жаловались комсомольцы.

— Чумичка ты, и больше ничего! — кричал Лихачев. И на транспортников посыпались обвинения.

— Почему паровоз грязный? Ты начальник. Неужели ты сам один раз в месяц умываешься?

Тарасов, приехав на завод, однажды остановил Лихачева.

— Иван Алексеевич, зачем же так. Человеку обидно. Как-то не по-дружески получается.

— А мы не артель друзей. — Мы Коммунистическая партия, — сердился Лихачев.

— Конечно, мы не артель, но помнишь, как Серго говорил, если бы не было у нас дружеского отношения, любви друг к другу, мы не сумели бы и в Октябре победить, не только теперь, когда сплошняком идет деревня.

— Ну и делай реверансы, бог с тобой, — сказал Лихачев. — А я не буду. Грязь развели, а я молчать должен?

2

Первые два легковых автомобиля ЗИС-101 были собраны в конце апреля 1936 года. Руководители цеха Евсеев и Осипов, сборщики Удалов и Бахтин двое суток не уходили из цеха и проверяли каждую деталь. Наконец настал день, когда новенькие машины, сияющие лаком — одна черная, другая вишневая, — поехали в Кремль. Они проехали по древней кремлевской земле, вспугнув настороженную тишину, и остановились под окнами квартиры Серго Орджоникидзе. Лихачев и Евсеев отправились наверх с докладом. Николай Тимофеевич Осипов остался внизу и, заслоняясь от ветра, стал закуривать.

— Это что же, товарищ Осипов, наши новые машины? — услышал он минуту спустя чей-то очень знакомый голос.

Он поднял голову. Перед ним стоял Серго. Осипов растерялся и, как школьник, смял и бросил в сторону папиросу, сказал запинаясь:

— Здравствуйте, Григорий Константинович!

— Здравствуйте, Николай Тимофеевич, — отозвался Серго. — Значит, это и есть ваши легковые машины?

— Да, товарищ Серго, — сказал Осипов. — Это машины марки ЗИС с восьмицилиндровым мотором в сто двадцать лошадиных сил, оригинальной конструкции…

— А скажите, пожалуйста, где же все товарищи? — перебил Серго ход этого доклада. — Где Лихачев?

— Они пошли наверх, к вам на квартиру, товарищ Серго.

Но Лихачев уже поспешно шел навстречу.

— А мы думали, что вы дома. Пошли прямо к вам.

— Некогда дома-то сидеть, — сказал Серго. — А куда эти машины пойдут? — перебил он сам себя. — На экспорт, наверное. Подумать только… Какие краски! Значит, если захочешь, найдешь и краски. Почему же наши автобусы, которые по Москве бегают, у тебя из голубых через неделю пегими становятся?

— А пусковой период, товарищ Серго? — нашелся Лихачев. — Потом на экспорт наши машины не идут! Пока не идут! — поправился он.

Серго рассмеялся и согласился. Нельзя было не согласиться.

Московский автомобильный завод выпустил легковые автомобили первого класса точности.

Это было событием.

Завод только что создал конвейер № 2 для сборки легковых автомобилей.

Это также было событием. Но это не помешало Серго уже тогда говорить о качестве продукции не только Лихачеву под окнами своей квартиры в Кремле, но и на Совете при Наркомате тяжелой промышленности.

— Продукция автозавода хороша, — говорил он, — товарищ Лихачев дает хорошие машины, это, бесспорно, хорошо, но внешняя отделка должна быть и для нас такая, какую товарищ Лихачев делает для экспортных машин. Мы приветствуем товарища Лихачева, когда он отправляет прекрасно отделанные грузовики и автобусы дружественной нам Турции, но просим и нас не забывать… Давай, товарищ Лихачев, заключим договор, что машины, выпускаемые тобой на наш рынок, будут такими же хорошими, как и те, которые ты отправляешь на экспорт.

— Даю слово, товарищ Серго, — сказал с жаром Лихачев,

Глава сорок первая

1

Трудно сказать, как и почему в это удивительное время — конец тридцатых годов — судьба каждого из тысяч могла измениться решительно в несколько минут.

Зимой 1936 года Серго Орджоникидзе настоял, чтоб на заводе было торжественно отмечено десятилетие работы Лихачева директором завода. Лихачеву было всего 40 лет.

Речь, которую Серго произнес тогда, много раз потом вспоминали.

Вот что он сказал:

— Я как-то недавно говорил, что мы избаловались и ничему не удивляемся. Если товарищ Лихачев — директор огромного завода, которому во всей Европе нет равного, то это говорит о том, что произошло в нашей стране… В нашей стране мы сильны и богаты тем, что Лихачевых имеем не одного, а десятки и сотни.

Эту речь Орджоникидзе Лихачев особенно запомнил потому, что через три месяца, 18 февраля 1937 года, Серго Орджоникидзе не стало.

Смерть Серго потрясла советских людей. Ему, «отважному бойцу старой ленинской гвардии», как писали о нем в мемуарах и некрологах, было тогда тоже всего 50 лет.

Серго любили все. Он был добрый, простой, вдохновенный человек. В его искренность верили. Он никогда не говорил о себе и вообще не любил говорить «я». Он всегда говорил «мы», что и соответствовало духу времени. Работа никогда не была для него просто службой, а была высоким служением делу партии.