Уплыть за закат. Жизнь и любови Морин Джонсон. Мемуары одной беспутной леди - Роберт Хайнлайн

это было далеко не все. Банковский счет фирмы был просто подспорьем в бухгалтерии, он служил только для выдачи жалованья Аните и оплаты текущих расходов чеками и никогда не превышал необходимых для этого сумм.

Только много лет спустя я все узнала.

28 июня 1914 года в сербском городе Сараево был убит наследник Австро-Венгерского трона – эрцгерцог Франц Фердинанд, вполне бесполезная августейшая особа. И по сей день не понимаю, почему это событие послужило Германии поводом для вторжения в Бельгию месяц спустя. Я внимательно читала все газеты того времени, а потом прочла все исторические труды, какие только могла достать, и все-таки не понимаю. Это какое-то безумие. Мне еще понятна извращенная логика кайзера, вынудившая его напасть на своего двоюродного брата в Санкт-Петербурге, – слишком много самоубийственных соглашений он с ним заключил.

Но зачем было вторгаться в Бельгию?

Ну да, знаю – чтобы захватить Францию. Но зачем было захватывать Францию? Зачем лезть из кожи вон, чтобы развязать войну на два фронта? И зачем нужно было ввязываться в войну с Бельгией, вынуждая тем самым вступить в войну единственное государство в Европе, имеющее достаточно сильный флот для того, чтобы перекрыть германскому флоту все пути и не выпустить его в море?

Об этом говорили мой отец и мой муж четвертого августа четырнадцатого года. Отец пришел к нам обедать, но повод был невеселый – был день вторжения в Бельгию, и на улицах продавали экстренные выпуски.

– Что вы об этом думаете, beau-père?[89] – спросил Брайан.

Отец ответил не сразу:

– Если Германия одолеет Францию за две недели, Великобритания выйдет из игры.

– И?

– Германия не сможет так быстро победить Францию. Поэтому Англия вступит в войну, и война затянется надолго. Закончи за меня.

– Вы хотите сказать, что и без нас не обойдется.

– Будь пессимистом – и ты будешь реже ошибаться. Брайан, я почти ничего не понимаю в твоем бизнесе. Но сейчас все начнут перестраиваться на военный лад. Ты связан с чем-нибудь, что имеет отношение к войне?

– Все металлы – это стратегическое сырье, – помолчав, сказал Брайан. – Но если вы хотите вложить куда-нибудь деньги, beau-père, то я вам скажу: для производства боеприпасов совершенно необходима ртуть. И ее мало. Добывают ее в Испании, в месте под названием Альмаден.

– А где еще?

– В Калифорнии, немного в Техасе. Хотите поехать в Калифорнию?

– Нет. Я там уже был. Не в моем вкусе. Возьмусь-ка я за старое и напишу Леонарду Вуду. Он, старый черт, перевелся из медиков в строевые офицеры – пусть расскажет, как это делается.

– Я тоже больше не хочу служить в саперах, – задумался Брайан. – Не по мне это.

– Хочешь ты или нет, но будешь опять махать лопатой, если тебя призовут здесь.

– Как так?

– Третий Миссурийский преобразуют в саперный полк. Подожди немного – и тебе дадут в руки лопату.

Я с самым беззаботным видом, на который была способна, продолжала вязать. Повеяло апрелем 1898 года.

Война в Европе шла своим чередом, изобилуя ужасами – сообщалось о зверствах в Бельгии и о кораблях, потопленных немецкими подводными лодками. Чувствовалось, что в Америке нарастает раскол, и после потопления «Лузитании» в мае 1915 года это разделение стало явным. Мать писала из Сент-Луиса, что там очень сильны прогерманские настроения. Ее родители, дедушка и бабушка Пфайфер, были убеждены, что все достойные люди должны поддержать свою «старую родину» – и это несмотря на то что родители гроссфатера в 1848 году уехали в Америку, спасаясь от прусского империализма, вместе с сыном, который как раз достиг призывного возраста и оказался бы в армии, если бы они не эмигрировали. (Отец родился в 1830 году.)

Но теперь оказалось, что Deutschland über Alles[90], и «все знали», что Францией заправляют евреи, и если бы эти американские пассажиры не лезли не в свое дело и оставались дома, где им и положено быть, вне зоны боевых действий, то они не очутились бы на борту «Лузитании», – и вообще, император всех предупреждал. Сами виноваты.

Брат Эдвард писал, что в Чикаго настроения примерно такие же. Сам он не был убежденным сторонником Германии, но горячо надеялся, что мы не будем ввязываться в войну, которая нас не касается.

Дома я слышала совсем другое. Когда президент Вильсон произнес свою знаменитую (печально знаменитую) речь о потоплении «Лузитании», сказав, что мы «слишком горды, чтобы воевать», отец пришел к Брайану и долго сидел, бурля, как вулкан, пока все дети не разошлись кто спать, кто еще куда-нибудь за пределы слышимости. Я притворилась, что не слышу тех слов, которыми он тогда разразился. В основном они относились к трусливой тактике гуннов, но крепко досталось и «малодушному пресвитерианскому священнику» из Белого дома.

– «Слишком горды, чтобы воевать»! Это что еще за новости? Для того чтобы воевать, как раз и нужна гордость. Это трус убегает в сторонку с поджатым хвостом. Брайан, нам надо вернуть Тедди Рузвельта!

Муж согласился с ним.

И весной 1916 года уехал в Платтсбург, штат Нью-Йорк, где генерал Леонард Вуд прошлым летом организовал подготовительный лагерь для будущих офицеров, – в 1915 году Брайан не сумел туда попасть и все распланировал заранее, чтобы не упустить шанса в 1916-м. В его отсутствие по моему плану родилась Этель. Так что, когда Брайан в августе вернулся домой, я была в полном порядке и могла встретить его как следует – C. Р. Н. и ждала, К. О. М. Р. Миссис Гиллигулли постаралась на совесть – на все пять долларов, а то и больше.

Кажется, мне это удалось, потому что мое биологическое давление уже зашкалило за красную черту.

Это был самый продолжительный сухой период в моей замужней жизни – еще и потому, что дома за мной строго присматривали. По просьбе Брайана отец на время его отсутствия поселился у нас. Ни один страж гарема не относился к своим обязанностям более ревностно, чем он. Брайан «присматривал» за мной сквозь пальцы, охраняя меня от соседей, а не от моей похотливой натуры.

Отец же охранял меня даже от себя самого. Да, я проверила воду. Еще будучи vigro intacta[91], я знала, что питаю к отцу явно кровесмесительные чувства. Более того, я догадывалась, что и он так же относится ко мне.

И вот через десять дней после отъезда Брайана, когда меня одолели животные страсти, я нарочно забыла сказать отцу «спокойной ночи» и явилась к нему в комнату, когда он уже лег. На мне была ночная рубашка с глубоким вырезом и достаточно прозрачный пеньюар, я только что приняла ванну и от меня хорошо пахло (средство называлось «Апрельский дождь», откровенный эвфемизм). Я сказала, что пришла пожелать спокойной ночи, он ответил. Тогда я наклонилась поцеловать его, показывая груди и вея на