Эльфы на Диком западе: Убить Большого Билла - Мария Кимури

в готовности атаковать с флангов. Ах ты, ублюдок, удержал ведь этот сброд!..

«Бежать», — сказал вдруг тот, другой голос Билла, на который он привык полагаться. — «Немедленно».

Что это?

Он даже не сразу понял.

Желание бежать, мчаться прочь, вскочить на лошадь и гнать ее изо всех сил вдруг заклубилось в нем и начало растекаться, будто отрава, разъедая и вытесняя боевую злость. Отсюда, скорее, быстрее, сейчас будет поздно…

Заколотилось сердце, будто в первом бою. Тело затряслось в отчаянном желании выжить, а для того бежать и бежать прочь отсюда.

Да что с ним за дьявольщина творится???

— Это ещё что за мать твою? — рявкнул он сам себе, чтобы распалиться.

Он ещё никогда не бегал! Ни от кого! И не будет! Сейчас он выстрелит и разберётся, что там орут эти придурки…

«Они сильнее», — раздалось внутри. — «Тебя. Нас. Беги! Да беги же!!!»

Страх небытия врывался внутрь и пытался затопить его, будто вода, и вдруг, перебивая его, нахлынуло неизъяснимое отвращение. К этому страху. К голосу, который он считал своим, а это чужой, трусливый голос! К телу, которое потеет и боится, когда нельзя.

Я. Никогда. Ни от кого. Не бегал! И не побегу!

— Я им ещё покажу… — пробормотал он, выпуская монету и сжимая кулаки.

И вот, помогло, страх будто попятился, тело слушается его вновь. Настоящий Билл вернулся к себе.

Наверное, прошло всего несколько секунд. Справа ещё кто-то орал, и вдруг захлебнулся криком и затих. А в дыму что-то задвигалось, и проступил высокий силуэт, идущий прямо на него. С длинной штукой в левой руке.

«Поздно», — сказал все тот же голос.

На хер пошел, ответил ему Билл и выхватил револьвер.

На него из дыма пер тот самый рыжий, что стоял у форта с Шарпсом. Только теперь он был с саблей, прямой и длинной — в человеческую руку. И шел прямо к Биллу, не пригибаясь и быстро, будто летел. Он был здоровенный, футов семи роста — и как только подобрался так близко? А его лицо вблизи сделалась как пыльная каменная маска, только глаза жутко и невероятно светились на ней.

Теперь удрать захотелось и самому Биллу.

«Нет, не побегу!»

Сделав шаг назад, Билл с наслаждением выстрелил в этого безумца, который пришел с саблей на перестрелку.

Раздался металлический звон.

Рыжий шел. Он даже не вздрогнул, только правая рука поднялась перед грудью, полусжатая в кулак, будто он раздвигал собой воду или там снег в горах.

Банг, банг — Билл давил на спуск, револьвер выплюнул ещё две пули, опускаясь, и рука рыжего чуть опускалась следом, будто он той рукой пули ловил. А рыжий был уже рядом, как будто его нес ветер, и глаза его держали Билла, словно крючья.

И сабля взмыла вверх. Свистнула воздухом.

Четвертый раз Билл выстрелил, взяв ещё ниже, и пуля порвала плащ рыжего, расплескав красное по кожаной штанине на бедре, как и должна была. Но рыжий не остановился. Длинная рука выметнулась вперёд, воздух засвистел, и на шее Билла вдруг вспыхнул огонь тонкой полосой.

Он ещё нажал спуск, но руку уже повело вбок бессильно.

Хотел выругаться — не получилось.

И последний раз выстрелить — тоже не получилось.

Он падал куда-то вбок, вдоль этой прямой сабли, очень долго, и ударился о землю ещё три раза, прежде чем остановился. Хотел вдохнуть, но только приоткрыл рот.

Я не побегу.

*

Словами думать в бою слишком медленно. Лишь чувства мгновенны, бессловесны и надёжны. В левую руку Маглор взял револьвер, почувствовал его непривычную тяжесть в руке, услышал, как спят в нем шесть стрел-пуль. В правую привычно легла рукоять меча, он заново вспомнил, каково родниться с клинком. И все это было не о нем.

И не о Свете недостижимом.

Только о шестерых других, пятерых позади за стенами, и еще одного, которого он снова не отговорил.

Его самого почти не было.

Они все были там, внутри — Амрас с дырой в бедре, Амрод с развороченной пулями рукой, Куруфин на земляном полу, белый как мрамор, Келегорм с перекошенным от злости и боли лицом, Карантир, перетянувший ногу, чтобы унять свою кровь… Старший, целый среди них. Живые. И пусть будут.

А ему места нет.

Был мир, наполненный звуками. Шорохом камней и пыли под ногами, криками людей впереди, по сторонам, и далеко позади. Выстрелами по обе стороны долины и из укрепления позади, беспорядочными, поспешными, бесцельным. Свистом и визгом проносящихся пуль. Это все новая мелодия боя, иная, чем прежде, и она нетерпеливо звучит вокруг, ждёт, когда вступит новый инструмент.

Выстрел правее, потом левее, а между ними тишина, хотелось бы не кланяться больше, но поймать дружескую пулю в спину тоже будет неправильно. Потому можно пробежать, склонившись, остаток пути вверх по склону среди новых клубов дыма и разрывов, пряча привычно не себя, но свое тело, кутаясь в дым, в тень от него, в солнце над окоемом, бьющее в глаза, и так оказаться между двух стрелков.

Вот они улеглись между камней, правый ещё пристроил ружье в колючку, он волнуется, пот течет по лицу, глаза мечутся от горожан к старому дому за дымом.

В левого просто выстрелить.

Правого в то же время выпадом проткнуть насквозь, бесчестно и быстро, разбойник даже никого не видел, это тени и дым наползли, солнце в глаза попало.

И второй кричит во все горло от боли и ужаса. Крик его катится по долине, эхом отскакивает от ее стены, и там замолкают в недоумении люди и их ружья. Зато этот склон оживает.

…Разбойники вскочили из-за укрытий и бросились прочь. Не один за другим — почти разом они оказались на ногах и помчались вдоль склона — туда, где сгрудились вверху долины их лошади. Кто-то падал, вскакивал снова на ноги, ронял снаряжение и снова бежал, забывая обо всем под все тот же несмолкающий, отчаянный вопль.

И если страдания и крики можно было прервать ударом клинка, то стремительное бегство разбойников уже ничто не могло остановить. Два выстрела из револьвера вслед только подхлестнули их. Даже тот, кого задела пуля, вскрикнув, помчался дальше с прежней быстротой. Добежав до лошадей, они вскочили в седла, некоторые одним прыжком через лошадиный круп,