Танки повернули на запад - Николай Попель

- И это когда надо напролом идти!.. - делился со мной Данилюк. - Как-то разговорился с механиком-водителем Костей Сандаловым: "Что вы, как барышня непросватанная, топчетесь?". Он - то-се, пятое-десятое. Долго беседовали. И уразумел я: ихний Духов не сказать, трус, но робок сверх меры. Опять же молодой. С десятого класса - в училище, с училища - на фронт, командиром. Косточки еще отвердеть не успели... Один с детства орлом растет, а другому пособить надо. Почему так получается - не берусь судить, тут, наверно, причин тысяча... Сейчас будем Духова на партбюро разбирать, он кандидат партии.

- Не круто ли берете? Фактов-то нет. Данилюк, видимо, беспокоился, как бы я не нарушил его планы.

- Мы ж по-умному, по-хорошему, не с ножом к горлу.

- Проводите бюро. Я посижу. Это не вызвало у Данилюка энтузиазма. Оживление погасло на его остроносом лице. Выбившаяся из-под пилотки черная прядка уныло повисла. Невысокий, щуплый, он сейчас и вовсе выглядел подростком.

- Очень хорошо, поприсутствуйте, - сказал Данилюк упавшим голосом.

Прикинув что-то про себя, на ходу перестраивая свой план, быстро спросил:

- Про старшего сержанта Зинченко расскажете? Для Духова полезно будет.

Я пообещал выполнить просьбу, и к Данилюку окончательно вернулось прежнее боевое настроение.

- Тут ведь деликатесненько надо, - словно бы оправдывался он, - долго ли человека под штрафбат подвести.

"Деликатесненько" было любимым словечком Дани-люка, и я в этот вечер слышал его не однажды.

Партбюро проходило в неглубоком овраге. Данилюк, обхватив ногами пень, сам вел протокол.

Среди ожидавших приема мне бросился в глаза совсем юный лейтенант сероглазый, пухлогубый, наивно курносый. Лейтенант, как и остальные, дымил махоркой, сплевывал на траву. Как и остальные, он заметно волновался.

Глядя на него, я подумал: "А не рано ли тебе, паренек, в партию? Больно зелен ты".

Но вот Данилюк объявил, что с первым вопросом покончено, и лейтенант отбросил цигарку, глубоко вздохнул, вскочил на ноги. Он-то и оказался Духовым.

Напрасно я предостерегал Данилюка. У него все было продумано. Мягко, терпеливо он подводил лейтенанта к оценке собственных действий:

- Ты, товарищ Духов, не спеши, не оправдывайся. Мы тебя не на суд вызвали, а на откровенный партийный разговор. Чуешь?

Духов кивнул головой.

- Припирать тебя к стенке, уличать не собираемся, - продолжал Данилюк .Худого ты ничего не совершил. Но и хорошего за тобой не числится. О том и речь.

Однако Духов все же не совсем мог взять в толк, о чем речь. Тем более что ему мешал один из членов партбюро, лейтенант с запавшими щеками и розовым шрамом на подбородке.

- Почему за чужими спинами прячешься? - настойчиво повторил лейтенант.- На чужом горбу в Берлин приехать хочешь?

Данилюк старался сдержать разбушевавшегося лейтенанта.

- Ты насчет Берлина не шуми. Да и насчет горба тоже зря, - досадливо морщился он. - Товарищ Духов, я твой танк сегодня смотрел. Ни одной царапинки. Единственный такой в батальоне. Конечно, не по царапинам мы определяем, но все-таки... Почему тебя впереди не увидишь?

- Не выгадываю я, - насупился Духов.

Я видел, что Духов вызывает к себе сочувствие членов партбюро. Только лейтенант с ввалившимися щеками неприязненно поглядывал на него. Но тут прибежал связной и передал, что лейтенанта вызывает командир батальона. После его ухода Духов постепенно разговорился.

Он не считал себя трусом. Но как бой, как огонь, у него темнеет в глазах, пропадает уверенность. И хотел бы вперед, да одурь какая-то. В руках и ногах по пуду свинца.

Я слушал Духова и думал о правоте Данилюка. Не трусость, а скованность от подступающей опасности. Не хватает сил победить невольную, отупляющую робость. А тут надо не только владеть собой, но и командовать экипажем, следить за полем боя.

Люди, не ведающие страха, существуют лишь в сказках. Однако переступить рубеж, с которого начинается бесстрашие, дано многим, почти всем. Мы своей воспитательной деятельностью и старались помочь перейти эту невидимую, но постоянно осязаемую границу. Доведенные до автоматизма навыки - это тоже, помимо всего прочего, помощь в нелегком рывке.

Но в момент схватки не ведутся беседы и рядом в машине обычно нет политработника. До автоматизма движений молодому танкисту еще далеко. Каждый шаг требует сосредоточенности, а как тут сосредоточишься, если в голове тяжелый туман, ноги и руки - свинцовые.

- Чего ж ты, чудо-юдо, не посоветовался с командиром роты, с ребятами не поговорил? - рассердился Данилюк.

- Боялся.

- Чего боялся?

Духов покосился на вернувшегося лейтенанта с розовым шрамом.

-- Боялся, трусом окрестят.

Выступили члены партбюро. Я рассказал о старшем сержанте Зинченко, который, обвязав себя гранатами и взяв по гранате в руки, бросился под танк Т-IV... Зинченко мог укрыться в окопе и, вероятно, уцелел бы. Однако он сознательно, ценой своей жизни, уничтожил немецкий танк.

Духов стоял, слушал. Пухлые губы его непроизвольно шевелились. Лицо отражало сложную внутреннюю борьбу - горечь, острое, доходящее до презрения недовольство собой, готовность переломить себя.

Пришло время решать. Лейтенант со шрамом предложил исключить.

Духов вздрогнул, поднял голову. Дышал он часто и глубоко.

Лейтенант увидел, что члены партбюро его не поддерживают, и мрачно произнес:

-- Снимаю насчет исключения. Предлагаю строгача.

- Имею другое предложение, - поднялся Данилюк. - Взыскания не выносить, поскольку товарищ Духов чистосердечно во всем признался. Поручить парторгу батальона старшему лейтенанту Данилюку - мне то есть - в следующем бою действовать в экипаже лейтенанта Духова за командира. Ему же - мне то есть поручить утрясти это дело с комбатом.

Предложение было принято при одном воздержавшемся.

Назавтра Данилюк занял место в башне духовского танка. Духов действовал за башнера. Бой был жаркий (в те дни других не случалось).

Духов стрелял слишком быстро. Он боялся, что наступит оцепенение, и не давал покоя своим рукам.

Данилюк видел: снаряды не попадают в цель. Отодвинул Духова и сам стал стрелять. По мере того как надвигались немецкие танки, разрывы вздымались все ближе. Снаряд срикошетировал о башню. Осколки металла оцарапали лица Духову и Данилюку.

- Живой? - крикнул Данилюк.

- Живой.

Теперь Духов снова стрелял, а Данилюк отдавал команды. Понять, попал ли Духов или нет, уже нельзя было. Все смешалось. И Данилюку стало не до Духова, а Духову - не до собственных переживаний.

- На войне - не в училище за партой, - рассказывал мне вечером Данилюк. Очухался, когда мы все вместе в одной воронке загорали: и Духов, и механик-водитель, и радист, и я. Ну, думаю, живы... У танка моторная группа вышла из строя. Тикали прямо под огнем. Потом танк отбуксировали... Я к Духову не пристаю, а он молчит, как рыба. То ли думает, то ли опомниться не может. Одно спросил: "В следующий раз пойдешь с нами?" - "Пойду". - "Ладно, говорит, еще раз и все..." Выправится парень. Совесть имеет. А на войне это не последняя вещь.