Рота Шарпа - Бернард Корнуэлл

- Шарп! Шарп! Шарп!

Хэйксвилл увидел, что Шарп упал почти на самом верху, и сердце сержанта запрыгало от радости: подстрелили! Но нет, ублюдок, подталкиваемый Харпером, добрался-таки до цепи, удерживающей chevaux de frise. Вот он, стоит во весь рост, озаряемый языками пламени, попирает центральную брешь, и ирландец рядом, клинки наголо. К ярости сержанта, они победным жестом вскинули руки вверх и исчезли, ринувшись в город, и Хэйксвилл понял, что время пришло. Он разбросал гору тел, натянул кивер и начал проталкиваться сквозь толпу, сгрудившуюся у Тринидада.

В бреши взлетали гигантские топоры: там перерубали цепи, и вскоре chevaux de frise были скинуты в траншею, вырытую защитниками на гребне. Британцы перепрыгивали острые лезвия и, оступаясь на разбитых камнях, неслись к городу убивать: они совсем обезумели от ярости, их не остановить. Даже раненые двигались к бреши, некоторые ползком, пытаясь добраться до города и заставить его защитников почувствовать ту же боль, которую чувствовали они сами. Люди хотели выпивки, женщин и еще выпивки. А еще они хотели видеть смерть. Они помнили, как испанцы палили в них со стен из мушкетов, поэтому числили всех жителей Бадахоса врагами. Мрачный поток лился в город через бреши, поднимался по улицам и наводнял Бадахос жаждой мести.

Хэйксвилл вошел в город вместе с ними. Длинная узкая улица привела его на небольшую площадь. Он примерно знал, куда идти: подняться на холм и взять чуть левее – а в деле определения направления сержант полностью доверял своим инстинктам и удаче. Площадь была заполнена людьми. Звучали мушкетные выстрелы: солдаты выбивали дверные замки. Слышались первые крики женщин; другие жительницы города, не желая быть пойманными в ловушку в собственном доме, пытались убегать в сторону центра города. Хэйксвилл видел, как одна из таких горожанок была почти сразу схвачена: ее серьги выдрали с мясом, кровь брызнула на платье, которое, в свою очередь, было тут же разорвано в клочки. Ее толкали от одного солдата к другому, пока, наконец, под дружный гогот она не скрылась под навалившимися телами. Хэйксвилл прошел стороной: подобные развлечения его не касались. Его интересовали только те женщины, которым удалось избежать подобной участи: они могли привести его к собору.

Капитан Роберт Ноулз, усталый, но довольный, прислонился к воротам замка. Внизу эхом отдавался стук копыт: французскому генералу Филиппону с группой верховых удалось ускакать к мосту, который вел в пока еще державшийся форт Сан-Кристобаль. Крепость была потеряна, за спиной разгоралось пламя мести, поэтому они только пришпоривали коней. Копыта цокали по мосту, вслед несся топот башмаков немногих уцелевших пехотинцев. Лицо Филиппона было искажено горечью: он не столько сожалел об участи города, сколько о своей личной неудаче. Сделано было все, что только можно, гораздо больше, чем можно было надеяться, но он проиграл, а Веллингтон, проклятый Веллингтон одержал победу.

Люди Ноулза, выбежав из ворот, улюлюкали вслед бегущему врагу. Один снял со стены факел. Пламя ярко освещало лица, жаждавшие добычи и удовольствий.

- Разрешите идти, сэр? – несколько десятков глаз выжидающе впились в лицо Ноулза.

- Идите!

Они радостно заорали и разбежались по улицам. Ноулз усмехнулся им вслед, вытащил саблю и двинулся искать Терезу. Быстрым шагом он пошел по темным улицам – двери закрыты на засов, окна первых этажей зарешечены – и вскоре потерялся в почти хаотическом нагромождении домов. Пытаясь определить направление, он остановился на перекрестке, прислушиваясь к шуму и крикам вдалеке, и осознал, что следует выбирать улицу с самыми богатыми домами. Мимо пробежал, поднимаясь на холм, какой-то вооруженный человек, его байонет тускло поблескивал. Ноулз заметил характерную французскую перевязь, но человек не стал останавливаться и вступать в бой, он просто бежал, хрипло дыша, пока не скрылся за поворотом. Сам Ноулз направился вниз по холму. Он ускорил шаг, стук каблуков по мостовой эхом ударил в уши, а потом улица вдруг кончилась, выйдя на большую площадь, посреди которой высился собор.

На площади царила паника. Последние французы уже покинули ее, пытаясь сбежать на север, но жители Бадахоса с ними не пошли. Все, кто не остался в своих домах, были здесь, пытаясь протолкнуться по лестнице, толпясь в дверях, надеясь укрыться в святилище. Они бежали мимо Ноулза, толкали его, но не обращали на это никакого внимания, как будто Ноулза и не было вовсе. Он в ужасе озирался вокруг: Боже, сколько тут улиц! Но в темноте за собором он заметил одну, вдруг поняв, что это нашел то, что искал: даже не улицу, а маленький переулочек, все дома богатые, с балконами. На бегу Ноулз осматривал каждый дом, пока, наконец, не увидел два апельсиновых дерева возле чуть отодвинутого вглубь фасада. Он забарабанил в дверь:

- Тереза! Тереза!

Хэйксвилл свернул направо, вслед за женщиной, пытавшейся побыстрее покинуть маленькую площадь. Естественно, она двигалась к собору. Сержант перешел на шаг, усмехаясь про себя, и вдруг услышал крики, совсем близко. Сперва он решил, что чертов Шарп первым добрался до дома.

- Тереза! Тереза!

Нет! Это не голос Шарпа! Офицер, конечно, судя по тону, но не Шарп. Хэйксвилл прижался к стене, наблюдая за темной тенью, стучавшей в дверь.

- Тереза! Это я! Роберт Ноулз!

Наверху открылось окошко, мелькнул огонек свечи, и Хэйксвилл увидел женщину, стройную и длинноволосую. Он чувствовал нарастающее волнение: это она! Женщина спросила:

- Кто здесь?

- Роберт! Роберт Ноулз!

- Роберт?

- Да! Откройте!

- А где Ричард?

- Я не знаю. Я шел с другой стороны, - Ноулз отступил на пару шагов, глядя на узкий балкон. Где-то недалеко послышались крики, мушкетные выстрелы, на склоне холма появились первые огни горящих домов.

- Подождите! Я открою! – Тереза захлопнула окно и заперла его на задвижку.

Хэйксвилл, притаившись в тени соседнего дома, ухмыльнулся. Он мог бы легко добраться до двери, когда она отопрет ее. Но у офицера есть сабля, да и эта сучка, помнится, любит таскать с собой оружие. Он поглядел на балкон: тот был не слишком высоко, а окно внизу забрано фигурной решеткой. Надо только немного подождать.

Дверь отворилась, скрипя петлями, и на короткий миг, понадобившийся Ноулзу, чтобы войти, четко обрисовала силуэт девушки. Потом дверь захлопнулась. Хэйксвилл подбежал к зарешеченному окну, буквально приглашавшему забраться наверх, неожиданно быстро и тихо для такой туши вскарабкался до края балкона и повис на мощных руках. На секунду он остановился, лицо его дернулось, но спазм прошел, и Хэйксвилл, подтянувшись, закинул наверх ногу, а потом перевалился сам. Ставни были деревянными; через щель, оставленную, чтобы в дом поступал свежий ночной воздух, виднелась пустая комната. Хэйксвилл дернул ставни, они были закрыты на засов, но он дернул сильнее, дерево треснуло, выгнулось и рассыпалось в щепки. Он застыл, но шум, доносившийся из города, заглушил все звуки. Тогда Хэйксвилл потихоньку вошел в комнату. Прошелестел байонет, покидая ножны.

Раздался плач, Хэйксвилл повернулся. В деревянной колыбельке лежал младенец. Ублюдок Шарпа. Сержант усмехнулся, подошел поближе и заглянул в кроватку. Ребенок плакал во сне. Хэйксвилл снял кивер, поднес его к ребенку, потом заговорил: «Видишь? Вот какой. Совсем как я когда-то, да? Правда, мамочка? Как я. Спи, мой детка, спи-поспи. Помнишь, мамочка, ты так говорила своему Обадии?»

Скрипнула ступенька, другая, Хэйксвилл услышал голоса девушки и офицера. Он уронил кивер прямо на ребенка, вытащил из-за пазухи пистолет и замер, прислушиваясь, с байонетом в левой руке и пистолетом в правой. Ребенок снова заплакал во сне, Тереза открыла дверь и начала ласково бормотать что-то по-испански.

Вдруг она резко остановилась.

- Привет, мисси! Привет! Помнишь меня? – Хэйксвилл расхохотался. Лицо его, еще более желтое в неверном свете свечи, дернулось, рот оскалился в ухмылке, обнажив почерневшие зубы и гнилые десны, грубый шрам на шее налился кровью.

Тереза посмотрела на ребенка, на байонет, занесенный прямо над кроваткой Антонии, и ахнула. Ноулз оттолкнул ее, вытащил саблю, но грохнул, разбудив ребенка, выстрел, пуля отбросила Ноулза назад, и последнее, что он слышал в жизни, был смешок Хэйксвилла.

Хэйксвилл, продолжая держать байонет над ребенком, сунул еще дымящийся пистолет обратно за пазуху. Его голубые глаза повернулись к Терезе, но та смотрела только на байонет.

- Он нам не нужен, мисси, правда? Для того, что здесь будет, нужны только двое, - он снова усмехнулся, но глаза были холодны, а байонет не дрогнул. – Закрой-ка дверь, мисси.

Тереза выругалась, и он рассмеялся. Сейчас, когда темные волосы так изящно обрамляли ее лицо, она была даже красивее, чем он помнил. Хэйксвилл правой рукой подхватил девочку, та заплакала, пеленки ее развернулись. Тереза метнулась было к ней, но байонет предостерегающе сверкнул, и она остановилась. Левая рука Хэйксвилла поднесла заточенное острие к нежному, мягкому горлышку.