Дневник покойника - Андрей Троицкий

Когда Дорис пришла в себя в очередной раз, было восемь вечера. В юрте, освещенной светом керосиновой лампы, стоял Фазиль Нурбеков. В нарядном костюме, с напомаженными до блеска волосами он напоминал какого-то известного актера, вот только вспомнить имя не удавалось. Она смотрела на Фазиля, стараясь справиться со своей слабостью.

– Хватит ее пичкать всякой отравой. – Фазиль замахнулся на старуху кулаком. – Она и так ни живая ни мертвая. Чего ты хочешь? Чтобы она тут, прямо на свадьбе, дуба врезала?

– Да я что? – Старуха запахнула толстый халат, вжала голову в плечи. – Господи! Как мне сказали, так я и сделала…

– Запомни, дура старая, если что случится…

Глаза Дорис сами собой закрывались, в наступавшей темноте появлялись светящиеся точки и мелкие звездочки. Они, словно снежинки, кружились в сумасшедшем вихре и уносились за невидимый горизонт. Временами Дорис приходила в себя, старуха подносила уже не травяной настой, а чистую воду, что-то говорила, но Дорис не понимала смысла слов. Она снова чувствовала слабость и тонула в трясине забытья.

Первым заметил пожар отец жениха Батыр Нурбеков. С утра он пребывал в прекрасном настроении, а сейчас попросил дирижера оркестра уступить ему место. Батыр, или, как уважительно называли его земляки, дядя Батыр, забрался на деревянный ящик, крикнул музыкантам, что играть они должны народную песню «Коробочка», и взмахнул дирижерской палочкой. Помахивая палочкой, он стоял на деревянном ящике лицом к оркестру. Музыканты фальшивили, и это заметил даже очень далекий от музыки Батыр. И тут он увидел то, что ни музыкантам, ни гостям свадьбы еще не было заметно, – огонь в доме сына. Пламя охватило первый этаж, кажется, даже лопнули стекла.

Батыр дал отмашку музыкантам, оборвав мелодию на середине.

– Дом горит! – вырвался из горла сдавленный крик. – Дом! Люди, дом горит!

Грунтовая дорога поднималась вверх, и Радченко сбавил скорость до минимума. Он слышал крики, видел людей, бежавших навстречу. Наконец пришлось остановиться, чтобы не раздавить кого-нибудь в потемках. Хлопнув дверцей, Дима вышел из машины и зашагал краем дороги. Народу становилось все больше; казалось, весь поселок бежал к горящему дому. Никто не обращал внимания на оборванца в запыленной одежде и стоптанных башмаках. Кто-то на бегу толкнул его плечом, пришлось посторониться.

В конце улицы Дима свернул налево и оказался на ровной площадке, заставленной длинными столами. Народу совсем немного. Скамьи, на которых еще десять минут назад тесно сидели гости, пустовали. Оркестранты разбежались. Возле котлов с варевом дежурила только одна женщина. Двое мужчин, подхватив за ноги мертвецки пьяного товарища, тянули его куда-то в темноту. Двое других мужчин глядели на горящий дом и тихо переговаривались. Радченко пошел дальше, к белой юрте, почему-то сразу решив, что Дорис там.

Он откинул полог, сделанный из куска тонкого войлока, шагнул вперед и остановился, дожидаясь, когда глаза привыкнут к полумраку. Юрту освещала керосиновая лампа, стоявшая на невысоком столике. Рядом с лампой графин с водой и два стакана. Пол застелен яркими покрывалами с восточным рисунком. В нескольких шагах от входа на матрасах, сложенных один на другой, лежала женщина в длинном подвенечном платье. Руки разбросаны по сторонам, лицо закрыто смоченной в воде марлей.

Дима сделал шаг вперед, но тут откуда-то из темноты появилась старуха с приплюснутым носом и дочерна загорелым лицом. На старухиной голове была намотана то ли тряпка, то ли полотенце. Крючковатыми лапами она вцепилась в майку Радченко и забормотала:

– Сюда только жениху можно. Ты кто такой? Нищий?

Он оторвал бабку от себя, сграбастав ее за ворот кофты, приподнял над полом и отшвырнул в сторону, словно тряпичную куклу. Старуха упала на спину и застонала.

Дима забрался на матрасы, сбросил марлю с лица Дорис. Она открыла глаза, внимательно посмотрела на него, но, кажется, не узнала. Он притронулся губами к горячему лбу, угадав, что Дорис хочет пить. Слез с матрасов, шагнул к столику, где стоял графин с водой, но тут кто-то откинул полог и вошел в юрту.

– Не поворачивайся, – сказал Фазиль Нурбеков. – Подними руки, гад! Ты убил полицейского, сжег дом, а теперь набрался наглости и пришел сюда… Зачем?

Радченко повернул голову, бросив взгляд за спину. Фазиль Нурбеков держал в руках не пистолет, а толстую суковатую палку. Рядом с ним, слегка покачиваясь, стоял отец жениха дядя Батыр. Видно, он прилично нагрузился. Галстук съехал набок, лицо лоснилось от пота, витал запах табака и свежего перегара.

– Тебе сказали: не оборачивайся! – рявкнул Фазиль.

– Он поджег дом, – икнул дядя Батыр, – и теперь пришел… Чтобы убить его… Чтобы убить жену моего сына.

Дима не успел отступить в сторону. Тяжелая длинная палка, описав полукруг, вылетела из темноты и врезалась в затылок. Колени подогнулись, графин выскользнул из рук, а сам Дима оказался на полу. Он лежал лицом вниз, уткнувшись носом в покрывала; одна рука поднята над головой, вторая завернулась за спину. Кто-то больно стукнул его в бок, кто-то хотел ударить каблуком в глаз, но удалось закрыть лицо руками. Спасаясь от ударов, Радченко перекатился с живота на спину и снова на живот.

– А я знал, Адвокат, что ты придешь! – крикнул Фазиль. – Ты не мог не прийти. Я рад нашей встрече. А ты? Рад?

Дима попытался подняться, но тут же на его спину опустилась тяжелая дубинка. Он вскрикнул от боли, которая прошила тело от шеи до пяток.

– Я спрашиваю: ты рад? – продолжал кричать Фазиль. – Не слышу. Что ты бормочешь?

Радченко застонал и получил новый удар. Перед глазами запрыгали чертики. Левая сторона тела, от груди и плеча до кончиков пальцев, онемела. Он поморгал глазами и вдруг понял, что плохо видит. Потрогал лицо. Ладонь сделалась липкой от крови.

– Дай сюда палку! – заорал дядя Батыр. – Дай, я его, суку… Дай, я…

– Погоди ты. Сейчас.

Фазиль поднял дубину над головой и с размаху саданул ниже спины. Звук вышел смачный, будто на бетонный пол уронили кочан капусты. Дима закричал от боли, пополз вперед, уткнулся лбом в матрасы. И снова получил ногой в бок. Попытался ползти в другую сторону, но почему-то опять оказался возле матрасов.

Огонек керосиновой лампы едва светил. Куда ни ползи, в поле зрения попадали только эти проклятые матрасы. Фазиль Нурбеков присел и, взмахнув дубиной, снова навернул поперек спины, по почкам. Радченко закрыл глаза, до боли сжал зубы и подумал, что если не поднимется на ноги сейчас, то так и останется лежать на полу, застеленном покрывалами. Если не забьют насмерть, то сделают калекой. А прикончат чуть позже.

Кажется, он на пару секунд потерял сознание. Когда снова открыл глаза и повернул голову, увидел, что лежит возле столика, а Фазиль и дядя Батыр стоят в стороне и о чем-то негромко переговариваются. Фазиль держал в руке пистолет, направив ствол вниз.

– Ну, чего тянешь? – спросил дядя Батыр. – Кончай его. Иначе я это сделаю. – Тыльной стороной ладони он вытирал пот со лба, а в левой руке сжимал нож с длинным лезвием и рукояткой, вырезанной из бычьего рога.

– Для начала отрежь ему что-нибудь, – отозвался Фазиль. – И оставь себе на память… Ухо отрежь.

Глава 26

Остановив машину у дорожной развилки, Дэвид Крафт подумал, что не знает, куда ехать, налево или направо. Он включил верхний свет, пересел на заднее сиденье и некоторое время копался с ноутбуком, разглядывая карту Казахстана. Дорога, по которой он ехал, на карте отсутствовала. И населенных пунктов не видно. Только едва заметным красным пунктиром нанесена тропа, по ней пастухи гонят скот на летние пастбища. Тогда он разложил на коленях военную карту, что получил от Полозова.

Лампочка под пластиковой панелью давала слишком мало света, Крафт включил оба фонарика, что прихватил с собой. Наконец нашел поселок, что проехал час назад, нашел и проселочную дорогу, однако развилки на карте не видно. Минуту Крафт раздумывал, что делать дальше. Дорога уходила на юго-восток, значит, ему надо поворачивать налево.

Решив эту задачку, он сел за руль и поехал дальше.

Собрав все силы, Радченко оттолкнулся руками от пола и сел. Голова кружилась, подкатывала тошнота, кровь по-прежнему заливала глаза. Дядя Батыр, наблюдая за ним, засмеялся. Смех был каким-то странным, с металлической ноткой, будто смеялся не человек, а вокзальный громкоговоритель. Он сбросил пиджак на пол и, закатив по локоть рукава белой сорочки, провел краем лезвия по запястью руки, срезав темные волоски. Нож оказался острым, как бритва.

Радченко медленно поднялся на ноги. Голова кружилась, ноги были ватными. Он подумал, что уже не успеет вытащить пистолет, потому что его время вышло. Фазиль выключил предохранитель, потянул затвор пистолета на себя и отпустил, дослав патрон в патронник. Дима обернулся – Дорис по-прежнему лежала на матрасах; сырая марля, закрывавшая лицо, сбилась в сторону, в темном углу, стараясь подняться, копошилась старуха. Радченко подумал, что у него в запасе секунда, не больше, опустил руку, успев схватить керосиновую лампу за широкое металлическое основание, и запустил ее в Фазиля. Тот попытался отпрыгнуть в сторону, но керосин уже выплеснулся ему на грудь. Рубашка мгновенно вспыхнула, огонь взлетел вверх, загорелись волосы.