Замок ужаса - Юрий Брайдер

Что-то до боли, до тоски знакомое было в этих глазах, и даже не изумление овладело Овсянниковым при виде того, что произошло затем, а какой-то мрачный ужас узнавания…

Гибко потянувшись, тигрица вскочила, вздернув сверкающую голову, и с каждым движением ее шелковое тело, словно расправленное серебро, живой свет, перетекало, переливалось в иные формы и очертания.

Шея… изгиб плеч… округлая рука; когти… пальцы… Волна черных кудрей, взмах ресниц!

— Александра! — выкрикнул Овсянников, и ноги его подкосились.

Она была обнажена, словно только что поднялась с ложа страсти, и Овсянников тотчас понял: да, так оно и было, но не он, не он увлек ее, желанную, на это ложе, как мечтал долгие годы, да и видит-то он ее без одежды впервые! — и этот незнакомец, тело которого — словно звезда, незнакомец…

Они были богоподобны в своей красоте, и Александра, и этот незнакомец с лицом… Сергея Хортова, который на глазах Овсянникова обернулся человеком, хотя только что был волком.

Волк!

— Хорги!!! — вновь дико закричал Филипп и, схватив разряженное ружье за стволы, отшвырнул Овсянникова с пути и одним прыжком стал перед зверями, ибо это опять были звери, но Овсянникову не удалось рассмотреть молниеносного обратного перевоплощения.

Тигрица сжалась в комок, готовясь к прыжку, но, повинуясь мгновенному взгляду волка, отскочила на летнюю сторону, стала, словно затихший порыв метели, не отводя взора от волка, который ускользнул от первого удара, отскочил — и вновь в образе человека простер руки, словно бы призывал Филиппа к чему-то, словно пытался его остановить, но тот, промахнувшись, упал было, да снова подхватил облепленное мягким сырым снегом ружье, кинулся вперед — и замер, выжидая, что предпримет противник.

— Хор-рги-и!.. — тихо вырвалось сквозь стиснутые зубы. Взор Хортова был прикован к Филиппу. Чудилось, мягкий серебристый свет перетекает из глаз в глаза, и Овсянников вдруг увидел, как дрогнули руки шамана, поникли плечи… Это было страшно!

Не зная, не понимая в случившемся вовсе ничего, Овсянников почуял: самое опасное для него и для Центра — вот это оцепенение Филиппа, смирение его ненависти к зверям… людям…

— Хорги! — выкрикнул он яростно, обжигая рот этим пугающим словом, и оно подействовало на Филиппа, словно удар кнута по плечам.

Мгновенно очнувшись, тот крикнул:

— Дай мне патрон!

Валерий Петрович кинулся было к рюкзаку Филиппа, но его опередила тигрица.

Он не видел прыжка, а уже лапы ее уперлись в его плечи. Толчок был так силен, что оба повалились в снег, стиснув друг друга объятиями столь сильными, что Овсянников невольно застонал от страха и восторга, когда у самых его губ обозначился тигриный оскал — искривленные злым криком губы Александры.

Зрачки ее пылали против его глаз, но она опять была женщина, человек, а он был мужчиной — значит, сильнее, сильнее ее, и, перегорев мгновенным пожаром похоти, он стиснул ее горло, как горло смертельного врага, уже ничего не видя перед собой от ярости. Вся жизнь, вся мощь его перелилась сейчас в пальцы, он не чувствовал когтей, рвущих его плечи, спину, а только слышал слабеющее дыхание, и вдруг она сникла в узлах его рук. И он поник тоже, ткнувшись в ее плечо… любовь и нелюбовь, как заря и сумрак давно ушедших дней… и все исчезло.

В глазах Хорги Эркели не видел ни страха, ни ярости, ни злобы — только отчаяние. Этот взгляд прожигал насквозь, и Эркели пытался отводить глаза, как мог, то наступая, то пятясь, но все время пытаясь отрезать Хорги от Айями, тесня его на волчью тропу.

Он больше не боялся.

Холодное спокойствие царило в его душе, в то время как тело металось, сжималось в комок, распрямлялось в прыжках… Это была уверенность в победе.

Да! Эркели чувствовал, что Хорги обречен. Хорги утратил силу. Он ведь мог обратить против Эркели всю тайгу, каждую ветвь и каждый лист, даже самые тени деревьев, не говоря уже о том, что ему подвластны помысли и поступки зверья.

Но, оказалось, Эркели невольно заключил Хорги меж трех неодолимых преград: чудовищного дерева, капкана, который Эркели сделал подобным убивающему Хорги ножу, и такими же патронами. Вот он мечется, словно пытаясь поймать ветер и обрести крылья, но не может, не может! И не сможет.

Хорги! Силы свои оставил ты на снеговой постели! Айями взяла твои силы, а теперь Эркели убьет тебя и отнимет у Айями силу Хорги!

— Остановись!.. — воззвал вдруг Хорги, на миг принимая человеческий облик и тут же вновь обращаясь волком. — Остановись!..

У шамана мелькнула мысль, что Хорги не хочет его гибели, — и растворилась в опаляющей злобе.

— Патрон, патрон! — рычал Эркели, словно сам сделался зверем и, на секунду оглянувшись, увидел, что белая тигрица и человек, бывший в другой жизни свиньей, лежат недвижимо на траве.

— Айями!..

Казалось, это зрелище вернуло ярость и Хорги. Эркели едва успел увернуться от когтей и зубов, летящих на него, откатившись с травы в снег.

Ружье выпало из рук.

Хорги взвился в новом прыжке, но Эркели, резко приподнявшись, изловчился потянуть к себе и тут же отпустить гибкую молодую ольху.

Она хлестнула волка по груди, по лапам; прыжок был смят.

Хорги упал, переворачиваясь через голову; волк прокатился по снегу, и тут лапа его проломила тонкую корку хитро подрытого наста.

Капкан захлопнулся, и молния пронзила глаза и слух Эркели. Это был последний крик волка.

Овсянников открыл глаза и тут же зажмурился от неожиданности. Прямо в лицо ему сыпался снег. Валерий Петрович вяло подумал, что шаман оказался прав, погода для расстановки капканов — лучше не придумаешь…

Он чуть повернул голову и увидел у своей щеки смятую зелень травы, уже едва видную из-под пороши.

Вот странно… Снег идет над летней тайгой! Странно. Что же это может означать?.. И дрогнуло сердце: а если кончилось смешение времен года?!

Овсянников резко сел, и память вернулась к нему, как только он увидел рядом безжизненно свернувшееся белое, лунное тело Александры.

Приподнял ее голову — губы чуть дрогнули.

Жива, слава Богу! На шее царапины… это ведь от его же мертвой хватки! Он чуть не задушил ее!

Вскочил, схватившись за голову, побрел куда-то, ничего не видя, споткнулся, упал.

Перед ним лежал Филипп.

Шаман приоткрыл глаза. Он увидел Овсянникова… узнавание мелькнуло во взоре, но тут же его заволокло туманом.

Да что это, что? Какое-то смертельное оцепенение! А кругом…

Какая чудовищная буря разыгралась здесь, пока сам Овсянников лежал в беспамятстве? Сломанные деревья, вытоптанная до земли трава, почернелый снег… Филипп — он победил или побежден? И где этот — Хортов… Хорги?