Воспоминания о русской службе - Альфред Кейзерлинг

Через две недели мои буряты ублаготворенно — так как и животные, и люди были сыты и хорошо отдохнули — двинулись в путь, одни на родину, другие в тайгу.

ПРАВОСЛАВНЫЕ МИССИОНЕРЫ И ПОЛИЦИЯ

Еще со времени первого знакомства буряты очень меня заинтересовали, и теперь, получив от барона Корфа задание кочевать вместе с ними, я обрадовался, хоть и на сей раз не очень-то рассчитывал, что сумею справиться. Весьма своенравный генерал Хорошхин был изначально настроен против меня, равно как и православное духовенство.

Чтобы выполнить мою задачу по-настоящему, нужно было провести среди инородцев определенное время, живя их жизнью. Все, что я тогда увидел и пережил, уже отошло в прошлое; за минувшие почти полвека Дальний Восток так изменился, что Тогда и Теперь, наверное, не имеют ничего общего; но все же я хочу рассказать об этом.

Душа народа не может полностью преобразиться, пусть даже ее захлестывают совсем новые культурные воздействия и она совершенно по-иному вовлекается в мировую историю. Характер народа и образ его мыслей, тесно связанные с землей, на которой он живет, безусловно остаются более или менее теми же; главное — как он откликается на новые влияния. Здесь речь идет о народе, который на протяжении многих веков сумел в неприкосновенности сохранить свою яркую самобытность.

Тогда эти народы были еще совершенно незатронуты русской культурой; в каждой из четырех степных дум имелась лишь одна маленькая православная церковь со священнослужителями, которые считались миссионерами. Такой поселок одновременно был полицейским участком с единственным чиновником — приставом. Жили там и немногочисленные крещеные буряты, так как, приняв крещение, они должны были оставить кочевую жизнь и заниматься оседлым земледелием. К сожалению, в православие переходили большей частью люди, совершившие те или иные проступки и искавшие у православной церкви прибежища от собственных судов; вот почему крещеные буряты не пользовались уважением ни у своих соплеменников, ни у русских.

Да и сами священники обычно не годились для своей миссии. Языка они толком не знали, о ламаизме понятия не имели, хотя и вели с ним борьбу. Не вникая в глубинную суть ламаизма, они видели в этой религии не более чем грубое идолопоклонство. И ведь при том именно они посылали своему начальству отчеты о беззакониях в ламаистских монастырях и на ламаистских богослужениях.

Свидетелями в таких отчетах помимо крещеных инородцев фигурировали полицейские. Чтобы максимально обезвредить этих последних, по большим праздникам — на Новый год и на Пасху — ламаистские монастыри обычно делали им крупные подарки. Так полицейские должности превратились в доходные синекуры. Кроме того, обязанностью приставов было ежегодно принимать от степных дум причитающуюся государству дань, вести предварительное дознание по крайне редким здесь уголовным преступлениям и передавать преступника российским властям. Во всех этих случаях ловкий пристав умел соблюсти собственную выгоду. Поскольку же приставы были единственными правительственными чиновниками, с которыми буряты соприкасались непосредственно, и почти все без исключения брали традиционные взятки, то неудивительно, что среди бурят господствовало мнение, будто все русские чиновники продажны.

Для большинства духовенства самым главным было занести в свои списки как можно больше новообращенных, однако подлинного обращения и христианского обучения, по сути, не происходило: умеет крещеный осенить себя крестным знамением, целовать крест и бить поклоны перед иконами — и ладно.

Лишь в некоторых становищах я обнаружил миссионерские школы, где детей и взрослых учили грамоте и объясняли им христианское учение; там работало образованное духовенство, говорившее не только по-русски, но и по-монгольски или по-бурятски, хотя и для таких священников глубинный смысл ламаизма и его обрядов оставался во многом закрыт.

ЗАВЕТ НОВОАНГЛИКАНЦЕВ

Но однажды в местах, где не было миссии, я встретил кочевых бурят-христиан — всего 10–12 семей, люди набожные, при том некрещеные, хотя, воодушевленные христианским учением, они стремились жить по христианской этике. О православии они не знали ничего, знали только о новоангликанской церкви. По их рассказам, когда-то давно — когда именно, мне выяснить не удалось, — из Монголии пришли двое англичан и прожили у них несколько месяцев, изучая устный и письменный бурятский язык. Эти англичане познакомили их с христианским учением, а также перевели на бурятский и записали Иоанново Евангелие. Я видел эту зачитанную до дыр рукопись, хранимую как святыня. Подобно монастырским ламаистским текстам, она была начертана кистью на длинных бумажных свитках, накрученных на деревянные дощечки, и закутана в шелковые хадаки. Родоначальник читал вслух эту рукопись и произносил «Отче наш».

Я спросил этих людей, посещают ли они дацаны, т. е. ламаистские храмы. Они ответили, что посещают, англичане говорили, что это отнюдь не возбраняется, ведь Будда тоже был великим пророком, которого Господь послал людям еще до Христа, и ламаисты, хоть и на свой лад, поклоняются тому же Богу.

В ответ на мой вопрос, верят ли они теперь в переселение душ, я услышал: да, они верят, что человек родится вновь, но лишь такой, кого Христос не взял к Себе сразу после смерти. Этих бурят соплеменники-буддисты вовсе не презирали, а ламы даже признавали за ними более высокую ступень развития.

Поскольку англичане их не крестили, а только наставляли и вообще говорили, что пришли изучать их язык, а не заниматься миссионерством, то мне кажется, это были набожные ученые. Во всяком случае, зерно, посеянное ими, принесло плоды.

В АГИНСКОЙ ДУМЕ

Чтобы добраться до бурят, сперва мне пришлось через Сретенск и Читу выехать степями на юго-запад, в Агинскую думу. В Чите я снарядился для летней экспедиции к кочевникам и для жизни у них.

Не владея бурятским языком и зная, что очень немногие из бурят понимают по-русски, я должен был в первую очередь подыскать надежного толмача. Задачу эту легкой не назовешь, ведь мне требовался человек, не просто владевший языком, но образованный, разбирающийся в абстрактных проблемах буддизма и способный их объяснить, а, кроме того, невосприимчивый ко всякому подкупу.

Вновь назначенным вице-губернатором Забайкалья был тогда г-н фон Кубе{53}, ранее начальник канцелярии генерал-губернатора в Хабаровске. Г-н фон Кубе хорошо знал Позднеева{54}, профессора восточных языков в Петербурге. Я запросил телеграфом, не порекомендует ли он мне кого-нибудь из своих учеников. Проф. Позднеев немедля ответил, что два месяца назад молодой студент по фамилии Моэтус, эстонец, владеющий тунгусским и монгольско-бурятским, выехал в Восточную Сибирь искать работы. Когда г-н фон Кубе вслед за тем запросил хабаровскую канцелярию, ему сообщили, что к ним поступило прошение г-на Моэтуса; он ходатайствует о должности пристава у инородцев, но места покуда не получил. В настоящее время он живет в Верхнеудинске у своих знакомых. Я телеграфировал в Верхнеудинск, и г-н Моэтус вскоре явился ко мне: весьма юношеского вида, высокий, симпатичный мужчина, который сразу внушил мне доверие; он-то и стал моим верным спутником во всех экспедициях к бурятам и другим туземным народам.