Создание Узбекистана. Нация, империя и революция в раннесоветский период - Адиб Халид

они не смогли добиться в Туркестане [Togan 1981: 406–421; Togan 1991: 312–313, 320–321; Абдурашидхонов 2001: 194]. Вдобавок к этому у нас крайне мало конкретных сведений о том, чем именно занималась эта организация. Показателен, во-видимому, эпизод, поставивший вопрос о тайных контрреволюционных обществах в повестку ЧК. В марте 1921 года чекисты арестовали в Аулие-Ате двух человек, которые направлялись в Китайский Туркестан с письмами, адресованными консулам Японии и Великобритании в Кульдже и Кашгаре соответственно. В этих письмах, подписанных целым рядом заметных фигур (главнокомандующим Национальной армией Ферганы, руководителями «комитетов независимости» – истицлолият цўмитаси — Бухары и Хивы, главой Центрального комитета «Миллий иттиход»), содержалась просьба к обоим правительствам о помощи «оружием, деньгами и другими необходимыми средствами» для борьбы Туркестана с «деспотическим вмешательством и безжалостными притеснениями» большевиков[340]. Человек, утверждавший, что является главой «Миллий иттиход», оказался муфтием Садриддин-ханом, членом Кокандской автономии, который в 1918 году отправился в Стамбул с одной из миссий. С тех пор он являлся активным участником подпольных организаций и якобы возглавлял ташкентское отделение «Миллий иттиход». Однако данные письма он написал по собственной инициативе, должность в «Миллий иттиход» присвоил себе сам, а бухарский и хивинский «комитеты независимости» были плодами его воображения. Тайная организация, очевидно, не имела возможности контролировать действия своей разветвленной сети контактов. Важнее другое: если эти два послания являются показателем размаха деятельности «Миллий иттиход», то он, судя по всему, был весьма скромен.

Вероятность того, что письма, написанные на витиеватом узбекском языке и отправленные на отдаленные аванпосты имперской дипломатии, могли принести хоть какой-то результат, была ничтожно мала. Тем не менее для ЧК эти послания оказались достаточным доказательством существования масштабного контрреволюционного заговора с участием иностранных держав. Агенты ЧК арестовали в Ташкенте нескольких человек, в том числе Садриддин-хана и Мунаввара Кары. Последний просидел в тюрьме до декабря и был освобожден; других обвиняемых судили и приговорили к смертной казни. Однако приговор Садриддин-хану смягчили до пяти лет заключения (возможно, по просьбе Джемаль-паши), из которого он бежал в Афганистан[341]. Остаток жизни он вынужден был провести в изгнании, сначала в Иране, затем в Афганистане, сделавшись довольно авторитетной фигурой среди туркестанских изгнанников, но живя в крайней нищете и под подозрением у афганских властей[342].

В целом перспективы подпольных организаций в Средней Азии были чрезвычайно ограниченны. Большая часть правительства (и вся армия) находилась в руках европейцев, и у тайных обществ не было возможности проникнуть в структуры власти, а без контактов с иностранными державами вероятность осуществить заметные изменения стремилась к нулю. Однако подпольные организации имели значение для политической полиции, которая рассматривала их как неиссякаемый источник противодействия советской власти. В воображении ЧК и ОГПУ «Миллий иттиход» располагал гораздо более серьезными возможностями, чем на самом деле.

Менее пагубным, но, вероятно, более актуальным являлось по-прежнему существовавшее в Туркестане стремление к автономии в духе 1917 года. В апреле 1922 года, в разгар басмаческого движения и вступления в борьбу Энвер-паши, у Политбюро возникли подозрения. Оно направило руководителя Кавказского бюро ЦК РКП(б) С. Орджоникидзе в инспекционную поездку по Средней Азии с отдельной задачей выяснить, «насколько велика опасность [потери] Бухары и Ферганы»[343]. Орджоникидзе посетил Среднюю Азию в компании Элиавы, который двумя годами ранее возглавлял Турккомиссию. Ситуация показалась им весьма тревожной. Бухара находилась в состоянии «почти всеобщего восстания»[344], в других местах положение было немногим лучше.

В Ташкенте оба грузина добились встречи с А. А. Махмудовым, С. Мирджалиловым и Мунавваром Кары, которых они признали лидерами «беспартийной национальной группы». Эти деятели, связанные с Кокандской автономией, не фигурируют в документах «Миллий иттиход», но, очевидно, они по-прежнему имели некоторое влияние в Ташкенте. Орджоникидзе и Элиава отобедали с ними в приятной обстановке, и им были предъявлены неожиданно пространные требования от имени «национально-прогрессивной мусульманской группы»[345]. Группа настаивала на отмене «партийной диктатуры» и введении «всеобщего равного избирательного права трудящихся». Туркестан должен был стать частью Советской федерации, но «по примеру Украины… вполне самостоятельной и независимой в своем внутреннем управлении», с контролем над внутренней безопасностью и собственной валютой. Также республика должна была самостоятельно контролировать свою финансовую политику и внешнюю торговлю, иметь право устанавливать отношения с другими членами федерации и с соседними государствами. Следовало совершенно отменить «передвижение переселенцев внутренних частей Федерации в Туркестан», а переселенцев, прибывших «сюда по причине голода или и другим обстоятельствам, постепенно эвакуировать обратно». Надлежало возвратить прежним владельцам конфискованную или насильственно отчужденную в хаосе революции землю, признать право собственности и запретить все действия, оскорбляющие религиозные чувства и установки мусульманского населения. Федерация должна была отвечать за внешние сношения, внешнюю оборону, организацию почтового и транспортного сообщения и прочих подобных сфер управления[346]. Через четыре года после разгрома Коканда эти требования демонстрировали поразительное сходство с надеждами и перспективами 1917 года. В представлениях национального движения советский строй явно не был необратим[347]. Смогло бы национальное движение доминировать в такой автономной республике или же уступило бы власть консервативным улемам либо басмачам – другой вопрос, который авторы этих требований предпочитали не поднимать.

Визит этот на многое открыл глаза Орджоникидзе, который предложил ряд крупных уступок: создание в Бухаре «национально-демократической» республики и воссоздание с нуля БКП, а также постепенный переход в Туркестане «к форме правления [на основе] народных советов, какие были на Северном Кавказе». Стоит привести пространную выдержку из отчета Орджоникидзе, поскольку это был единственный когда-либо выдвигавшийся в партии серьезный довод в пользу отказа от жесткой линии «пролетарского» правления в Средней Азии:

В высшей степени маловлиятельная группа наших коммунистов политически овладеть Туркестаном не сможет. Держать же ее только на красноармейских штыках чревато большущими скандалами. <…> Озлобление здесь против нас чертовски сильное. <…> Песни басмачей о защите религии, мусульманства против русских ласкают, наверное, слух очень многих. По-моему, надо бы выкинуть что-нибудь вроде национального съезда, проделав предварительно этот опыт в масштабе отдельных народов и районов. Допустить к центральной власти несколько влиятельных беспартийных, м. б., не с блестящими прошлым, объявить амнистию и т. д. Одним словом, начать «новую эру Советского Туркестана»[348].

Новая эра так и не началась. Сталин – главный выразитель мнения ЦК по вопросу Средней Азии – отверг эти радикальные идеи, заявив, что народные советы заработают только после решительной военной победы, в противном случае в них «попадут агенты Энвера»[349]. Вместо этого он провел через Политбюро резолюцию, предоставлявшую Туркестану и Бухаре ряд уступок[350]. Она призывала вернуть все вакуфное имущество под местный