Оборотень - Людмила Сурская

— Поправлюсь, на Кавказ поеду. Умру, как полагается дворянину. Про честь я только слова произношу, саму её не имею, но хоть поминать будут так. Софи, прости.

— Бог простит, я помолюсь за вашу душу. Обиженных он, говорят, быстрее слышит. Спите, сударь, покойной вам ночи, — она придвинула стул к его изголовью и села рядом, поглаживая его, почти невесомой рукой по голове. Мысли его стали мешаться, речь путаться. В ушах зазвенел какой-то смутный шум, глаза невольно сомкнулись, и он упал в забытьё. Она читала молитвы и протирала его настоями из трав и уксуса. Вливала в раздвинутые ножом зубы капельки, что остались у неё в шкафчике после её горячки. Всю ночь он метался. И только под утро затих. Уснула и Софья, уронив обессиленную голову на подушку рядом с ним. Граф находился между жизнью и смертью несколько дней. Его то морозило, то кидало в жар. Софья молилась и лечила сама, как и чем могла, полагаясь на Бога и судьбу. Позвать лекаря не могла, обещала графу, что не выкажет его ни при каком случае. Но сильный молодой организм переборол и, она вздохнула с облегчением, когда он, перестав бредить и кидаться, раскрыл глаза. Его почерневшие веки дёрнулись и с усилием раскрылись, обнажив мутные от горячки зрачки. Пробуждение было тяжким и сопровождалось головокружением и ощущением тошноты. Постепенно поволока сползла, обнажая ясный взгляд и граф, приподнявшись на подушке, запёкшимися губами, спросил:

— Где я?

— Вы ничего не помните? — наклонилась к нему Софья, стараясь закрыть половинку лица шарфом и поддерживая его голову.

— Нет…, а впрочем, вспоминаю… Княжна Софья, — он говорил медленно и тихо, с частыми переводами духа.

— Но вот и славно. Давайте испейте немного бульончика. Не капризничайте, не торопитесь, понемногу. А теперь полежите.

Он, с трудом сдерживая стон, в изнеможении упал на подушку.

— Что со мной?

— Простуда, сударь, повлёкшая за собой горячку. Но всё обошлось, слава Богу.

— Кто про меня знает? — волновался он.

Она успокоила:

— Никто. Я ходила за вами сама. Не волнуйтесь, граф. Вам это вредно. Давайте ещё глоточек бульона. Успокойтесь, беда, думается, миновала, сударь.

Он со слезами простонал:

— Софи, надо было дать мне умереть.

Она мягко укорила его:

— Ещё успеете. Ваше лицо красиво, а человек так устроен, что сначала воспринимает его, а потом уж душу, но это с одной стороны даже хорошо. Потому как даёт нам шанс почистить и привести в порядок своё сердце и голову. Это мне уже никогда не отмыться.

Он невольно усмехнулся, скорее над собой:

— Красиво и обнадёживающе, но это не по моим силам. Я не смогу. Пороки захватывают в этом мире меня быстрее, чем я успеваю на что-то настроиться. Мне нельзя доверять и на меня нельзя полагаться.

Она, осторожно промокая ему лоб, возразила:

— Полноте, граф, ваш случай не безнадёжен. У вас всегда есть возможность начать новую жизнь в отличие от моей, лицо другое не поставишь. Но пока не будем об этом вести беседу, надо вначале поправиться. Это болезнь легко заработать, а из её цепких лап вырваться совсем не просто.

Положение его, конечно, было трудное. Совесть и душа завели тело в тяжелейший лабиринт. Девушка старалась помочь ему. Граф ел и пил из её рук, что способствовало принятию его более спокойного и здорового вида. Владимир потихоньку стал сначала садиться, а потом и вставать, бродя тенью по её комнатам. Княжне прятать его не составляло труда, потому как после её собственных страданий все домашние привыкли к её запертым дверям и уединению, а также к ночным прогулкам и молчанию. Ела она тоже в своей комнате, потому, как из изувеченного рта пища иногда выпадала, люди против своей воли обращали внимания и Софья расстраиваясь, принималась рыдать или убегала. Потихоньку смирились с тем, что и пищу принимала она тоже у себя. Поэтому граф и остался не замечен в её покоях.

— Ещё немного и вы окрепнете, — радовалась она.

Он, поймав её ладошку, горячо зашептал ей:

— Надоел, ты потерпи, я скоро уйду. Всё решено, я еду воевать. Там крепкие руки и меткие глаза нужны…

Она, осторожно погладив его руку, сказала:

— Вы мне абсолютно не в тягость. Скорее вам со мной тяжело.

— Мне-то с чего? — оторопел он.

Она взволнованно заговорила:

— Не притворяйтесь граф. Я понимаю, какая это тяжесть для человека находиться со мной в одном помещении.

Теперь граф понял и поцеловав её ручку от всего иного отмахнулся.

— Ах, вот ты о чём… Меня это не напрягает княжна. Это правда, я не притворяюсь.

Она старалась есть так, чтоб он не видел её сведённого рта, а когда не получалось очень страдала. А Владимир, даже не придавая значения этому, замечая непорядок с ней, помогал девушке, отправляя продукт в её изуродованный рот или вытирая её губы салфеткой. Софья поначалу вспыхивала и отодвинув прибор переставала есть, а потом поняла, что помощь его естественна и отношение его к ней сейчас, как к маленькому ребёнку. Между ними установились, какие-то дружественно, родственные отношения.

— Мне жаль княжна, что я не в состоянии тебя отблагодарить, мне не чего тебе предложить, — гуляя ночью в саду, вздохнул он. — Я проигрался в пух и прах. За мной гонит целый воз неприятностей. Я мерзок, жалок…

Она подняла на него блестевшие слезами глаза и прошептала:

— Эти минуты общения, что подарили граф вы мне, скрасив моё одиночество, разве не подарок и не благодарность. Я рада, что была кому-то нужна. Может случиться так, что наши дороги никогда больше не пересекутся, ведь весной я уйду в подобающую уродам жизнь, а у вас будет шанс вернуться с Кавказа уважаемым человеком и героем. Хотя возможен вариант, что я буду стоять у церкви, прося подаяние, а вы, сжалившись, положите в мою грязную, замёрзшую ладонь копеечку.

— Что ты такое говоришь, — вдруг развернувшись, прижал он её к себе, — как можно на такое себя обречь, да и зачем? Я столько натворил, мне не полагается жить, а ты безвинный ребёнок, как можешь собой не дорожить. Подумаешь лицо. Можно же обходиться и без причуд света, уехать в имение, где никто не будет заставлять тебя краснеть и мучиться. Ты будешь хозяйкой своей жизни. А знаешь что, милая девочка, — возбуждённо заговорил он. — Я, кажется, придумал, что тебе надо сделать… Только не обижайся, послушай. Женщина может родить ребёнка для себя и не быть одинока. Ребёнку всё равно, как выглядит его мать, она для него всегда самая красивая, главное лишь бы была, — вздохнул он.

— Может быть, я про это не думала. Хотя из этого вряд ли что получиться.

— Позволь, но почему?

— Кто захочет лечь в постель с таким чудовищем и это нужно будет сделать не один раз, пока не будет уверенности в том, что ребёнок существует. Это раз. А второе, — дети растут и ему, наверняка, захочется носить имя отца. Ведь граф, вы знаете, какой статус у незаконнорождённых. Бастрюкам не сладко живётся на этом свете.