Купите книгу — она смешная - Олег Сенцов

— Билли, — начал на мягких лапах Джеббс, взял меня под руку и повел в сторонку, потому что передвигаться самостоятельно на ватных ногах мне было весьма затруднительно. — Зачем тебе все это? Я слышал, ты достаточно заработал денег на своем поле, так возвращайся домой, в Штаты, бери Джима с собой, забирай Елен — она, кстати, готовит просто умопомрачительный кофе. Гориллу свою тоже прихвати в качестве сувенира, — Джеббс кивнул в сторону Барнса, который встал рядом с Маком.

Они оба были очень похожи по комплекции, сразу не понравились друг другу и уже явно подыскивали столик для армрестлинга, чтобы померяться на нем своими IQ.

— Ты знаешь, — продолжил доверительно Джеббс, — мне как-то стало скучновато в своем замке, я пробовал и то и это, но ни к чему не лежит душа. А тут, бах, читаю в газетке про вашу революцию! Ну, думаю, молодцы мои ребятки, сейчас устроят себе тихую диктатурку и будут себе править, пусть не больно большая страна, но все же… Потом смотрю, ан нет — решили все-таки в демократию поиграть. Прилетаю сюда, посмотреть поближе, так сказать, а дела-то тут у вас совсем плохи. Тут не то что конь не валялся, тут как бы его совсем пристрелить не пришлось, до чего страну довели. Так что я решил сам тут все наладить, раз вы не справились. Кстати, где ваш мессия? Я-то думал, что мне с ним тягаться придется, а не с тобой. Где же он прячется? Неужели боится? Не верю… Джимми, утю-тю… вылезай… Куда ты его мог спрятать? — Джеббс начал заглядывать в мой нагрудный карман за полу пиджака.

Я сглотнул виртуальную слюну, хотя сделать это с пересохшим горлом было крайне трудно, и попытался ответить:

— У нас нет гражданства… — (местоимение «нас» чувствовало себя в этой фразе явно неуверенно, впрочем, как и я сам). — И мы выставляем на выборы… — я кивнул в сторону Барнса, который вместе с Маком уже переместились к камину (интересно, кому пришла в голову идея в Африке делать камин?) и упражнялись в том, у кого красивее выйдут завитки из кочерги. — А ты кого? — практически по инерции спросил я, заранее зная ответ.

— Мне некого выставлять, я один у себя… Но зато я знаю, что делать с этой страной, в отличие от вас. Вы с Джимми как два неопытных любовника — запудрили этой стране, как девушке, мозги, затащили в постель, раздели и теперь не знаете, что с ней делать дальше. А она уже вся дрожит, но не от страсти, а от холода и неловкости. Я же, как опытный мужчина, знаю, что ей дать и как… — тут пошли совсем уже пошлые ассоциации и образы нездоровой фантазии Джеббса, который предстал передо мной в новой личине политика с широким сексуальным опытом, который он хочет применить к населению всей страны. Он минут десять повозил меня по кругу своих пороков, и когда Барнс с Маком погнули всё, что гнулось в этом помещении, я был уже готов отдать голос за Джеббса прямо сейчас, лишь бы он замолчал. Наконец вышел какой-то человек и сказал, что начинается регистрация кандидатов, все засуетились и забегали, защелкали затворы камер, Джеббс бросил меня и первым направился к столику приемной комиссии в президенты. Я остался стоять один посредине зала, с глупой улыбкой, руками, мнущими мнимый бюллетень, и глазами, ищущими ближайшую избирательную урну. Елен подошла ко мне и с такой силой дернула за руку, что я всю следующую неделю тренировался есть левой рукой.

— Подберись, тряпка, — зашипела она. — А то стоишь, как индеец на Манхэттене, впервые увидевший бусы, — она взяла меня под здоровую руку и повела искать нашего кандидата, источая нескончаемый запас улыбок в окружающее пространство.

Пока мы шли, я просто физически чувствовал, как отхожу от влияния Джеббса и тут же попадаю под чары Елен. И в тот короткий миг перехода, когда мой разум был на несколько секунд свободен, я удивился, с какой легкостью и непринужденностью Елен меняет вокруг себя второстепенных мужских персонажей, лавируя, но не сбиваясь с главного пути к женскому счастью. Сначала Джим, потом Джеббс, затем снова Джим, и вот теперь меня ведут как на заклание. Осознав это, я попытался вырваться, но уйти из этих цепких лапок гарпии с красными коготками было не легко, тем более, что кто-то рядом пропел таким чудным голоском: «А вот и он, смотри, милый!» Я обернулся, чтобы посмотреть, кто это там воркует, и как раз с той стороны, откуда впивались довольно больно в руку, увидел такой взгляд, что второй раз за утро не смог сглотнуть и приготовился повторять, как мантру: «Да, дорогая» до конца своих нелегких, но безусловно счастливейших дней.

Мы заняли с Елен и Барнсом очередь в президенты. Елен отлучалась на минуточку, выяснить, как там обстоят дела у Джеббса с местной пропиской, но оказалось, что все в порядке. Его одарили гражданством страны, когда он еще занимал, правда, не очень долго, пост главы Первой Занзибарской Трансафриканской железнодорожной компании. Хотя сегодня почему-то Джеббсу никто этого не припоминал. Впоследствии я видел нескольких обиженных им тогда чиновников в составе его избирательного штаба, но и они никогда не упоминали о том бездарном проекте, напротив, вели достаточно активную агитационную работу в поддержку своего кандидата. У каждого, кто собирается стать политиком, не должно быть ни комплексов, ни принципов, ни памяти, он должен уметь дружить со всеми и всегда улыбаться. В принципе, этого было достаточно, даже чтобы стать президентом и тем более в этой стране. Всеми этими качествами Джеббс обладал с солидным излишком, чего нельзя было сказать о Барнсе — пока он тренировал лишь улыбку, но смотреть на нее и не думать о том, что у него в семье все поголовно были олигофренами, было нельзя.

Но, несмотря на все это, отступать было некуда — схватка быков и тюленей началась. На стороне врага была наглость, вранье и бесконечное бабло. С нашей стороны, кроме десяти чемоданов, мы могли выставить лишь честность Джима, его имя, но не его самого. Поэтому если бы голосование проходило в первый день предвыборной гонки, то мы получили бы процентов девяносто голосов, с учетом того, что кто-то бы обязательно промазал мимо урн. К концу гонки мы не надеялись уже даже на половину, а рейтинги и опросы не давали нам и половину от половины. Джеббс в своей новой ипостаси расцвел как кактус — раз в сто лет, благоухая соответствующе. Свой запас алмазов он расфасовал по сейфам различных банков и периодически летал в Европу его обналичивать, а обналиченостью посыпал головы электората в прямом смысле этого слова. Джеббс не прибегал к стандартной схеме предвыборной кампании: деньги — реклама — голоса, выкинув ненужный, по его мнению, срединный элемент, он после митинга просто раздавал каждому по хрустящей бумажке, а под конец уже просто вскрывал банковские пачки и швырял их в толпу.

Наш штаб не мог себе позволить проводить столь эффективную предвыборную кампанию, поэтому пошел по стандартной схеме — выписал из Европы парочку политтехнологов, которые все красиво оформили, поставив во главу угла тот факт, что Барнс является преемником Джима Гаррисона, а точнее самого Набии, и так далее, но все это не работало. Во-первых, еще несколько кандидатов из числа бывших приближенных Джима тоже объявили себя его преемниками, и разговоры, кто же из них из всех наиболее преемственен, быстро завели нас в топкое болото бесконечных дискуссий. Во-вторых, Барнс был не ахти какой оратор. Ему хоть и нравилось читать речи с бумажки почти без запинок, если, конечно, не попадались шипящие, но букву «р» он растягивал примерно до середины предложения, «ц» — пропускал вовсе, длинные слова обычно проговаривал лишь до середины, а как он однажды прочел слово «империалистический», вам лучше и не знать вовсе.

Джеббс же, напротив, был краток, особенно на финишной прямой гонки его речи становились все проще и короче. Последние митинги с его участием состояли из одной фразы: «Голосуйте за меня!», и потом сразу раздавали деньги. Затем советники посоветовали ему все-таки быть более конкретным в своих воззваниях, чтобы электорат знал, напротив какой фамилии надо будет ставить крест, и в следующий раз Джеббс уже орал: «Голосуйте за Джеббса! То есть за меня!»

Я даже выписал из своего старого дворца всех своих медвежат и поселил их в комнаты, освободившихся от части съехавших Джимовых последователей. Мы проводили с ними чуть ли не еженощные совещания, но плюшевые лишь чесали каждый свое уцелевшее ухо и ничего путного не могли сказать, кроме тех случаев, когда кто-нибудь из них не заваливался набок и тогда внутри его что-то начинало урчать. Все уверенно и стабильно шло к нашему краху.

Когда до выборов, точнее до дня, когда мы добровольно подарим эту страну Джеббсу, оставалось три дня, я понял, что единственный наш шанс на спасение — это предъявить народу его истинного кумира — Джима Гаррисона. Полиция, которую восстановили частично в ее правах и которая нас еще чуточку слушалась, все сильнее присматриваясь к возможно новому хозяину, была озабочена заданием срочно разыскать Джима, где бы он ни был, и привести хоть в силках. Вечером того же дня они отзвонились и сказали: «Где он, мы не знаем — ищите сами». Я начал орать в трубку, что всех поувольняю к такой-то матери, на что мне ответили с той стороны, что вас самих тут скоро всех поувольняют, а некоторых скорее всего и расстреляют, и положили трубку. Елен, к чести ее сказать, хоть и сгрызла под корень за это месяц весь маникюр, но ни разу не высказала пораженческих настроений. Утром она разбудила меня пораньше, спихнув с кровати и укутавшись в одеяло, которое так стягивала с меня всю ночь, и сказала, чтобы без Джима я к ужину не возвращался. Я нехотя засобирался, особо не понимая, где я могу его разыскать, и даже если найду, то как смогу уговорить, а если и уговорю, то что он сможет сделать за один день, когда уже на кухне прислуга грубит и говорит, что из еды есть только вчерашний омлет, а хлеба нет вообще никакого, и захлопывает у тебя перед носом раздаточное окно? Я ел холодный омлет и смотрел на сидящего за соседним столиком Барнса — он единственный из всех нас излучал оптимизм и позитив и пытался прочесть очередную бесполезную речь, искренне дивясь новым непонятным словам и даже некоторым сочетаниям букв. Запятые, к слову сказать, он вообще воспринимал как помарки печатной машинки, поэтому расстановка акцентов и пауз в его выступлениях всегда доводила нашего спичрайтера до мыслей о суициде.