Аврора Флойд - Мэри Брэддон

— И, конечно, — сказал добрый слушатель, — мисс Флойд будет очень рада видеть своего дядю-моряка.

— Я сам так думаю, — отвечал капитан, — хотя я грубый моряк и не могу служить украшением для гостиной молодой девицы, но если дочь Элизы похожа на нее, я знаю, что она скажет и что она сделает. Она всплеснет своими хорошенькими ручками, бросится ко мне на шею и скажет: «Дядюшка, как я рада видеть вас!» А когда я скажу ей, что я единственный брат ее матери и что мы с ее матерью очень любили друг друга — она заплачет и спрячет свое хорошенькое личико на плече моем, и будет рыдать, как будто ее сердечко готово разорваться из любви к матери, которую она не видела никогда. Вот что она сделает, — сказал капитан Проддер, — и не думаю, чтобы настоящая знатная дама могла сделать что-нибудь лучше.

Добродушный путешественник выслушал еще много от капитана о его планах отправиться в Бекингэм к племяннице, несмотря на всех отцов на свете.

— Мистер Флойд, — человек добрый, сэр, — сказал он, — но не позволил тетушке Саре видеть его дочь и может быть, захочет не позволить и мне. Но он увидит, что с капитаном Сэмюэлем Проддером справиться нелегко.

Капитан купеческого корабля доехал до Бекингэма, когда вечерние тени сгущались в Фельденском лесу и длинные лучи заходящего солнца медленно бледнели на низком небе. Он подъехал к старому замку в наемной карете и вошел в переднюю именно в ту минуту, как мистер Флойд выходил из столовой кончить вечер в своем одиноком кабинете.

Банкир остановился и с некоторым удивлением взглянул на загорелого моряка, машинально засунув руку между золотом и серебром в своем кармане. Он подумал, что моряк приехал с какой-нибудь просьбою для себя и своих товарищей. Может быть, где-нибудь на кентском берегу нужна была спасительная лодка, и этот приятной наружности загорелый человек приехал собирать деньги для своего благотворительного дела.

Он думал это, когда, в ответ на вопрос лакея, моряк произнес имя Проддер, и в одну минуту мысли банкира воротились за двадцать один год, когда он был до безумия влюблен в прелестную актрису. Голос банкира был слаб и хрипл, когда он обернулся к капитану и приветствовал его.

— Пожалуйте сюда, мистер Проддер, — сказал он, указывая на открытую дверь своего кабинета. — Я очень рад видеть вас. Я… я очень часто о вас слышал. Вы убежавший брат моей покойной жены?

Между грустными воспоминаниями о кратком счастьи прошлого, гордость имела свое место, и банкир старательно запер дверь кабинета, прежде чем сказал это.

— Бог да благословит вас, сэр, — сказал он, протягивая руку моряку, — я вижу, что я прав. Ваши глаза похожи на глаза Элизы. Вы всегда будете дорогим гостем в моем доме. Да, Сэмюэль Проддер — вы видите, я знаю ваше имя — и когда я умру, вы увидите, что вы не были забыты.

Капитан искренне поблагодарил своего зятя и сказал ему, что он не просит и не желает ничего, кроме позволения видеть свою племянницу, Аврору Флойд.

Когда он сделал эту просьбу, он поглядел на дверь, очевидно, ожидая, что наследница войдет в эту минуту. Он ужасно огорчился, когда банкир сказал ему, что Аврора замужем и живет близ Донкэстера; но что, если бы он приехал десятью часами ранее, он застал бы Аврору в Фельдене.

Ах! Кто не слыхал подобных слов? Кому не говорили, что если бы он приехал раньше или скорее, то вся жизнь его была бы другая? Кто не оглядывался с сожалением на прошлое, которое, если бы оно было устроено иначе, сделало бы настоящее другим?

— Как подумаешь, что я мог бы приехать вчера! — воскликнул капитан, — а я отложил мое путешествие, потому что была пятница! Если бы я знал!

Разумеется, капитан Проддер, если бы вы знали, что вам не дано знать, вы, без сомнения, поступили бы благоразумнее, так же, как и многие другие люди. Мы проводим лучшую часть нашей жизни, делая ошибки, а потом размышляем, как легко могли бы мы избегнуть их.

Мистер Флойд объяснил, несколько запутанно, может быть, почему ливерпульскую тетушку не уведомили о замужестве Авроры за мистера Джона Меллиша; а капитан объявил о своем намерении завтра рано утром отравиться в Донкэстер.

— Не думайте, чтобы я хотел навязываться вашей дочери, — сказал он, как бы зная опасения банкира. — Я знаю, что она гораздо выше меня по своему званию, хотя она единственная дочь моей родной сестры, и я не сомневаюсь, что окружающие ее будут поднимать нос перед старым моряком, сорок лет выдержавшим разные непогоды. Я только желаю видеть ее один раз и слышать, как она скажет, может быть: «Эге, дядюшка, какой же вы старик!» Мне кажется, — вдруг воскликнул Сэмюэль Проддер: — если бы я услыхал только один раз, как она назовет меня дядей, я мог бы воротиться в море и умереть счастливым, хотя бы мне никогда не пришлось быть на суше опять.

Глава XXI

СТИВ

Джэмс Коньерс находил длинные летние дни довольно скучными в Меллишском Парке в обществе больного отставного берейтора, конюхов и Стива Гэргрэвиза.

Может быть, он мог бы найти много работы в конюшнях, если бы захотел; но после грозы в его обращении была заметная перемена; и трудолюбие, выказанное им по приезде, заменилось теперь беспечным равнодушием, заставлявшим старого берейтора качать своей седой головой и бормотать, что новый-то молодчик, кажется, слишком знатен для этого дела.

Мистер Джэмс мало дорожил мнением этих простых йоркширцев; он зевал им под нос, душил их сигарочным дымом с щеголеватым равнодушием, прекрасно гармонировавшим с цветом его лица и с великолепным блеском его ленивых глаз. Он взял на себя труд быть очень приятным на другой день своего приезда, так что приобрел значительную популярность у сельских жителей, которые были очарованы его красивым лицом и изящным обращением.

Но после своего свидания с мистрисс Меллиш в коттедже у северных ворот, он, по-видимому, оставил всякое желание нравиться, вдруг сделался недоволен, неугомонен, и так неугомонен, что даже готов был поссориться с несчастным Стивом.

Но Стивен Гэргрэвиз переносил эту перемену в своем новом господине с удивительным терпением, даже, может быть, с излишним терпением, с тем медленным, угрюмым, безропотным терпением, которое скорее вызывает оскорбления, чем избегает их, выжидая случая отплатить за них.

Стив мог скрывать свою ненависть и мстительность в темных углах своего жалкого мозга, и переносил небрежную дерзость мистера Коньерса так кротко, что берейтор смеялся над своим слугою говоря, что пара блестящих черных глаз и дамский хлыст лишили его и того рассудка, который оставался в его жалком мозгу.

После того, как он сказал это Стиву, тот стал еще раболепнее к нему обыкновенного, и смиренно благодарил его за окурки сигар, которыми Коньерс щедро награждал его.

Мистер Коньерс даже и не подумал отправиться взглянуть на лошадей в жаркий день пятого июня, а развалился на подоконнике, положив на стул свою хромую ногу, курил, пил целый день. Холодный грог, который он вылил в полчаса в свое красивое горло, по-видимому, имел на него гораздо менее влияния, чем такое же количество имело бы на лошадь. Лошадь, может быть, опьянела бы, на берейтора это не произвело никакого действия.

Мистрисс Поуэлль, гуляя для пользы своего здоровья в северном кустарнике и подвергаясь неминуемой опасности получить солнечный удар, по этой же самой достохвальной причине, прошла мимо северного коттеджа и видела мистера Коньерса, великолепного и блестящего, развалившегося на подоконнике и выказывавшего свою красивую особу, обрамленную вьющимися растениями, которые окружали стены коттеджа.

Ее несколько смутило присутствие Стива, стоявшего в дверях и бросившего на нее значительный взгляд, когда она проходила мимо — взгляд, может быть, говоривший: мы с вами знаем его тайны, — как он ни красив и ни дерзок, мы знаем, за какую жалкую цену его можно купить и продать; но мы молчим: мы молчим пока время даст созреть горькому плоду на дереве, хотя пальцам нашим так и хочется сорвать его, пока он еще зелен.

Мистрисс Поуэлль остановилась поздороваться с Коньерсом, выразив столько удивления при виде его в северном домике, как будто она была уверена, что он путешествует по Камчатке; но мистер Коньерс отвечал на ее вежливость зеванием и сказал ей с непринужденной фамильярностью, что она сделает ему большое одолжение, если пришлет ему «Times» как только эта газета будет получена в Меллишском Парке.

Вдова прапорщика так поддалась влиянию его грациозной дерзости, что не выказала никакого сопротивления и воротилась домой исполнить его просьбу. Итак в жаркий летний день берейтор курил, пил и наслаждался, между тем, как его подчиненный наблюдал за ним с недоумением, смутно перебирая в своей глупой голове происшествия прошлого вечера.

Но мистеру Джэмсу Коньерсу надоело наконец и наслаждаться; он начал сердиться на сельскую тишину коттеджа и дрыгать своей бедной, хромой ногой. Наконец неудовольствие его увеличилось до такой степени, что когда часы на церковной колокольне прозвучали над деревьями Меллишского Парка в солнечной вечерней атмосфере, он бросил трубку, нетерпеливо пожав плечами, и велел Стиву подать ему шляпу и палку.