Река, что нас несет - Хосе Сампедро

— Но дело идет так медленно… Сколько еще воды утечет, пока мы все приведем в порядок…

— Ничего, дети помогут, — с иронией произнес Сухопарый, имевший определенное мнение насчет ее супруга.

Она глубоко вздохнула, но тут же спохватилась, боясь выдать свои чувства, и ответила:

— Да, это верно, дети — большая подмога. Но когда еще они будут…

— За чем же дело стало? — не без ехидства спросил Сухопарый.

— Им надо вырасти, — ответила она спокойно и допила вино из своего стакана. — Ну, ладно, мне пора приниматься за работу.

Сухопарый вытащил из-за пояса деньги и положил их на стол. Какое-то время он в нерешительности держал лишнюю песету, не зная, как с ней поступить, но Белобрысый замотал головой, и Сухопарый сунул ее снова за пояс.

— Спасибо, — поблагодарила женщина Сухопарого, заметив его жест. — Если вам снова захочется нить, вино у нас всегда найдется.

— А вдруг вы будете заняты, и вино станет продавать кто-нибудь другой? Тогда оно потеряет всякий вкус, — сказал Сухопарый уже в дверях.

Она избежала прямого ответа.

— К вечеру я обычно отдыхаю и смогу вас обслужить.

— Ну, тогда до свидания, — попрощался Сухопарый и вышел.

— До свидания, — повторил за ним Белобрысый и, видя, что она протянула руку, пожал ее. — До свидания, сеньора Ньевес. Меня, — поспешно добавил он, — меня зовут Грегорио.

— Я знаю, — ответила она тихо и улыбнулась.

Значит, она их слышала! У бедняги Белобрысого сердце чуть не выскочило из груди. Не смея больше оглянуться на женщину, он поспешил за Сухопарым.

После сумеречной прохлады помещения солнце припекало еще сильнее. Мир казался суровее, а крепкий ветер гнул кустарник, словно хотел еще больше раздуть костер весны. В доме человек защищен от всего этого.

— Что она тебе сказала? — поинтересовался Сухопарый.

— Да ничего.

Сухопарому не понравилась эта скрытность.

— Не больно ты разговорчив, — презрительно заметил он. — Сразу видать, что она не из местных! Эти валенсианки больно уж нежные. Горячие мужчины не для них. А ты как думаешь? — допытывался Сухопарый.

— Мне она понравилась, — невозмутимо ответил Белобрысый.

Все его мысли были обращены к пей. Как подходило ей имя! В ней было столько света, столько свежести, столько жизни, сколько бывает лишь в самые удачные годы. Недаром именины ее в августе, в самый разгар лета, когда созревает пшеница.

— На всю жизнь, — с издевкой произнес Сухопарый, но Белобрысый будто и не слышал его слов.

Сухопарый молча дошел до реки. Настроение у него, против обычного, было скверное.

Белобрысый же, хоть и был задумчив, казался довольным. Время от времени лицо парня омрачалось сомнением, но его тут же рассеивала счастливая улыбка. И именно эта улыбка особенно раздражала Сухопарого. Черт возьми, уж не принимает ли его Белобрысый за дурака? Уж не смеется ли над ним этот сопляк? Пусть сначала поучится у настоящих мужчин! Он еще покажет ему, как надо укрощать этих неженок! Никакой благодарности! Почему он не говорит, пойдет туда вечером или нет? Неужели он думает, что Сухопарый не уступил бы ему эту бабу! Слишком много было у него женщин, чтобы держаться за такую! Но предательства он не потерпит, черт возьми! И не позволит играть в молчанку! Сухопарого не проведешь!

Весь день он не сводил глаз с Белобрысого, погруженного в задумчивость, и наконец с удовлетворением отметил, что улыбка все реже стала появляться на его лице, уступив место тревоге, сменившейся к вечеру печалью. «Совсем еще желторотый! — торжествующе заключил Сухопарый. — Куда ему!» И окончательно успокоился, когда после ужина, завернувшись в плед, Белобрысый улегся спать. Ну что ж, самое время нанести ему сокрушительный удар. Пусть знает, что такое жизнь! Он-то эту бабу обуздает! А сопляк пусть поймет, что нельзя поддаваться женским чарам.

И вместо того чтобы лечь спать, он с независимым видом направился к реке. Однако Сухопарый был не одинок: многим не спалось в эту ночь. Американец точил крюк на своем багре, и скрежет камня сливался со стрекотом кузнечиков. Справа от него вспыхивал огонек сигареты: при каждой затяжке можно было разглядеть задумчивое лицо Кривого, который, как всегда, растирал пальцами землю. Чуть поодаль виднелись другие сплавщики, вернее, их силуэты, и казалось, что ночь полна теней. Сухопарый незаметно ускользнул, прошел вверх по течению, обогнул излучину и скрылся из виду. Только тогда он переправился на другой берег, по-кошачьи вскарабкался но холму и, попав на возделанные поля, зашагал спокойно.

Он чувствовал себя уверенно и улыбался. И это была не самонадеянность, не самовлюбленность, а твердая вера в заведенный на земле порядок, установленный свыше: зрелость должна восторжествовать над молодостью; жизненный опыт учит наслаждаться добытыми плодами, а молодежь только давит их и вкушает, когда они уже потеряли всякий вкус. Так он шагал не спеша по дороге, освещенной дерзкими звездами, заранее предвкушая то, что ему предстоит. Нет, ему негоже спешить, ему нельзя являться слишком рано. Он должен прийти, когда свекровь уже уляжется в постель. Сухопарый присел выкурить сигарету. Ветер притих и нежно ласкал его. Сухопарый был доволен.

Покончив с сигаретой, он взглянул на небо. Звезды уже обступали Малую Медведицу. Пора. Сколько раз, в такое же время, он перепрыгивал через ограды чужих скотных дворов, где его ждали женщины. Иногда его подкарауливали их мужья или отцы. А иногда, как теперь, он являлся без предупреждения. Всякое бывало.

На сей раз прыгать через ограду не пришлось. Большие ворота под статуей святого Мартина были приоткрыты. Сквозь щель виднелся пустынный двор. На углу дома светила лампочка, вероятно не выключавшаяся на ночь, — судя по всему в доме уже спали.

Сухопарый собрался было толкнуть ворота и войти внутрь, как вдруг едва слышный шорох, а может, обостренное чутье подсказали ему, что он здесь не один. Через ту же щель он увидел неподвижную фигуру за поленницей. Сухопарый подождал. Кто-то выпрямился на миг, но тут же снова скрючился в неудобной позе. Черт возьми! Неужели Белобрысый! Как ему удалось проскочить первым?

Ярость охватила Дамиана. Коварный Иуда! Значит, он притворился спящим, а сам обогнал его и пришел раньше! Хорош товарищ! И теперь спрятался за дровами, чтобы пропустить его, а потом нанести удар в спину! Ему, Сухопарому!.. Который любил его, как родного, и учил уму-разуму! Сукин сын!..

Вне себя от бешенства, Сухопарый, забыв о всякой осторожности, рывком отворил ворота и ринулся не к дому, а к поленнице. Белобрысый, замешкавшись на какую-то долю секунды, бросился ему наперерез. Он хотел что-то сказать товарищу, но тот не дал ему и рта раскрыть: сильным ударом по голове он свалил Белобрысого на землю.

Белобрысый медленно приходил в себя, ощущая, как все ярче разгорается какой-то белый свет. Затылок пронзила страшная боль. Свет стал еще ослепительнее, мир вокруг него был весь белый… А, это стены. Боль не давала шевельнуть головой… Да, это стены. Одна совсем рядом, справа… нет, слева… другая — далеко, с темным пятном: да, с дверью… напротив, еще дальше, — третья, с белым пятном и темным: окно и дверь… нет, шкаф, шкаф и окно, оттуда и льется этот свет.

«Где я?» — подумал он. В постели. В большой, пышной постели, на мягкой подушке, от которой отвык, пока жил в горах, под открытым небом. На степе висит портрет. Портрет той женщины, которую он видел утром. Беленькой, красивой, Ньевес. Рядом с ней — невзрачный худой мужчина, словно чем-то смущенный. И вдруг Белобрысый вспомнил все, даже удар по голове.

Сухопарый! Волк в овечьей шкуре! Сволочь! А еще давал советы, квохтал вокруг пего, говорил о дружбе, а сам… Предатель! Он так и знал, когда притворялся спящим, а потом обогнал его и поджидал во дворе! По старый лис быстро смекнул, что к чему, и увильнул от драки… Черт бы его побрал! Драка показала бы, чего стоит каждый из них.

Как болит голова!.. Какое огромное окно, не то что крохотные окошки горных домиков! И какое красивое — и цветы, и зеленые занавески! За цветами ухаживает Ньевес. Ньевес! Он чуть не заплакал при мысли о том, что потерял ее. Конечно, потерял: теперь между ними уже ничего не может быть, даже если бы она захотела. Из жалости… ни за что! После того как другой обнимал ее… Никогда! Никогда! А уж он наверняка обманул ее, сочинил какую-нибудь небылицу, когда явился вместо Белобрысого. Ведь если она кого и ждала, так ото его, молодого. Ждала, чтобы повидаться, поговорить немного. Ни о чем другом он и не помышлял. Разве она не ему улыбнулась в то утро, не ему протянула руку на прощанье? Он никогда бы не посмел прийти сюда на ночь глядя, если бы не надо было уберечь ее от Сухопарого, от его сетей.

В то утро! Ну, конечно, ведь он потерял сознание вечером, а теперь в окно светит почти отвесно яркое солнце. И на комоде будильник показывает без двадцати четыре. Надо сейчас же встать и незаметно улизнуть. Как сможет он, такой жалкий, побитый, взглянуть ей в глаза? Она станет обращаться с ним, как с младенцем. И правильно сделает. Как объяснить ей, что его предали? Но предатель-то каков, пропади он пропадом…